Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

— В твоем чудо-доме есть принтер? — спрашиваю я у Арно.

— Зачем тебе? — удивляется он.

— Я распечатаю письма и прочту позже, дома. Не хочу портить аппетит перед ужином.

— Ты ждешь плохих новостей?

— Скажем так, я подозреваю, что в Москве, как обычно, что-то не слава богу.

Принтер у француза тоже находится. И тоже под кроватью, покрытый еще более толстым слоем пыли, чем вытащенный оттуда неделю назад лэптоп. Удивительно, но в нем даже есть несколько листов бумаги.

— Ты занимаешься на острове какими-то делами? — интересуюсь я. — Откуда такая оснащенность техникой?

Арно приносит на стол еще одну бутылку (какую по счету? вторую? третью?), тарелки с рыбой и божественно пахнущими оладьями.

— Да нет. Какие уж тут дела? Просто я был немного труслив, когда осел тут, и в откупку от своих волнений завел себе все то, что напоминало мне о старой жизни. На всякий случай…

— А потом?

— А потом я построил лодку, занялся рыбалкой, а старая жизнь постояла на пороге, помялась-потолкалась да и оставила меня в покое. А принтер… ну не выбрасывать же уже было? Какие тебе нужны письма?

— Последние два.

Подходя, Арно погасил электрический свет, и теперь его замершее над компьютером лицо выглядит в темноте голубым. Склонившись совсем близко от меня, так, что свесившиеся волосы почти касаются моей щеки, он водит мышкой, настраивая принтер. Я чувствую его запах. Еще немного, и я сойду с ума. Я облизываю сухие губы.

— Это что за мандала у тебя на стене? — спрашиваю я хрипло.

— Это не мандала, а янтра. Мне подарил ее мой учитель в Непале, — отвечает он, не поворачивая головы от экрана.

— А что такое янтра?

Принтер начинает поскрипывать, выплевывая на бумагу линялые строчки. Арно разгибается и потягивается.

— Не забивай себе голову. Лучше зажги нам свечи.

Утро следующего дня начинается просто ужасно. Я резко открываю глаза и вижу прямо перед собой деревянные доски незнакомого потолка, вентилятор и москитную сетку. Не веря своим глазам, не в состоянии уложить увиденное в четкую и ясную картину, я привстаю на локтях, и в ту же долю секунды дрожащая и мутная реальность выстраивается вокруг и до меня доходит, что я лежу в хижине Арно, более того — на его кровати, и, самое кошмарное, — на мне нет ничего, кроме нижнего белья. Издав что-то, похожее на полустон, я в изнеможении откидываюсь обратно на подушку и закрываю руками глаза. Мне хочется умереть со стыда, провалиться сквозь землю, убраться прямо с этой кровати куда угодно, желательно подальше, лучше всего на другой континент, полушарие, планету, ну или на крайний случай хотя бы в свою московскую квартиру.

С минуту я лежу неподвижно и, делая вид, что я еще не просыпалась, проклинаю себя и размышляю, что мне делать. Мозг лихорадочно перебирает возможные варианты, но информации явно недостаточно, да и та состоит лишь из отдельных фрагментов вчерашнего вечера. Тогда, осторожно приоткрыв веки, я вторично, на этот раз более внимательно, осматриваюсь по сторонам. Хороших новостей находится две: первая — в домике я сейчас одна; и вторая — на полу у кровати валяется смятый спальный мешок, на котором явно кто-то спал. Из всего этого у меня зарождается надежда, что между мной и хозяином кровати ничего все-таки не было. Дышать становится чуть легче, хотя все равно хочется немедленно куда-нибудь испариться.

Быстро надев платье, я подкрадываюсь к окну и осторожно выглядываю на улицу, но лужайка у дома пуста. Арно нигде не видно. Тогда, благословя Господа и вымаливая себе прощение за свои слабость, тупость и пьянство, я хватаю сумку и, то и дело озираясь, трусливой рысцой припускаю вниз по склону. Бежать прочь от чертова логова француза, от необходимости смотреть ему в глаза, от попыток прочесть в них ответ на мучающий меня вопрос, от (не дай Бог!) его смеха или хотя бы привычной иронии! Вывихнутая нога слегка побаливает, но за ночь опухоль почти спала, и мне удается доковылять до своих скал в рекордный срок: меньше, чем за десять минут. Видок у меня, судя по всему, слегка очумелый и затравленный. Даже варварская американка Барбара, как обычно дежурящая на камнях у «Пиратского бара», косится на меня с явным удивлением, и мне остается лишь еще раз возблагодарить всех возможных Богов за то, что хотя бы любопытной Ингрид на шезлонгах у отеля не оказалось! Уж кто-кто, а она ни за что не оставила бы такое утреннее шоу без комментариев!

Добравшись до дома, я падаю ничком на кровать и, подумав, что надо бы сосредоточиться и попытаться восстановить в памяти события вчерашнего вечера, немедленно проваливаюсь в густой и тяжелый сон.

В следующий раз я просыпаюсь уже за полдень, и мне кажется, что из глубокого и благословенного забытья я выбралась на свет божий исключительно для того, чтобы понять, насколько у меня раскалывается голова. Сколько мы в результате выпили? Не меньше трех бутылок, это точно. Я смутно припоминаю, что Арно при этом выглядел абсолютно трезвым (французская закалка?), был внимателен и почти нежен (тоже французское?) и, мне хочется надеяться, что это именно он настоял на том, чтобы, учитывая мой вывих, я осталась. Это выглядит вполне логично. Ну не нести же ему было меня на руках в кромешной темноте вниз по склону? Я же к концу ужина, судя по кошмарнейшим провалам в памяти, была уже совершенно пьяна. Туманными проблесками всплывают воспоминания: кажется, я порывалась схватить лежащий на подоконнике фонарь и научить Арно кормить ящериц. Кажется, мы даже вышли, вынесли стулья и посидели снаружи домика, но никакой выступающей крыши снаружи у хижины не оказалось и ящерицы не пришли. Смутно я припоминаю, что довольно неприлично висла на его руке, пока он вел меня обратно в дом, бормотала какие-то глупости, и вроде бы даже рассказывала ему что-то о Стасе, хотя в последнем я не уверена, возможно мне это приснилось.

Единственное, о чем я молю сегодня Бога, это что я ничем не выдала того, насколько у меня замирает дыхание и изо всех сил колотится сердце каждый раз, что Арно приближается ко мне, берет меня за руку, как бы невзначай (или действительно невзначай?) касается моего плеча или колена.

Я брожу по каменистой площадке своей «Виллы» и придумываю себе оправдания. Вскоре мне даже почти удается убедить себя в том, что по-другому на моем месте никто бы и не поступил. Действительно, вчерашний день сильно меня взволновал. И неожиданно обрушившимися на меня страхами, и болезненным вывихом, и ужином при свечах, который, все-таки (я очень на это надеюсь!) оказался абсолютно невинным. Мне удалось еще припомнить, как мы мило обсуждали цуккини, наше отношение к сметане (оба считали, что несмотря на модные веяния о здоровом питании, жирная и неполезная сметана совершенно необходима для некоторых блюд и заменить ее на обезжиренные сливки никак не представляется возможным), что-то еще… хотя я не уверена, что именно, но надеюсь, это было все в том же мирном сметанном русле. А ведь останься я в «Пиратском баре» выпить рома, все могло бы быть намного хуже. Да и повел бы бармен-таец себя столько же великодушным и приличным способом, что и француз, заночевавший в спальнике на полу?