Зазеркальные близнецы - Андрей Ерпылев

* * *

Как раскалывается голова… Кажется, что находишься внутри паровозного котла, который заново переклепывают. Александр вспомнил, как покойный дедушка рассказывал ему, что клепальщиков раньше, при царе, называли “глухарями”… Интересно, почему самого звука молотков не слышно? Только вибрация от стука железа по железу… Может быть, клепальщики обмотали свои кувалды чем-то мягким, чтобы невзначай его не разбудить?

Блин! Какой идиотизм: зачем обматывать молотки ветошью? Ведь тогда заклепку и не расплющишь толком. А возможно, он просто-напросто оглох? Нет, слава богу, сквозь болезненную вибрацию под черепом отлично различается тиканье старинных напольных часов в человеческий рост высотой, стоящих в углу. Зачем часы, да еще такие — напольные, с финтифлюшками всякими позолоченными, и вдруг в паровозном котле? И почему это “при царе” — раньше? Разве что-то случилось с его императорским величеством Николаем Вторым? А-а, что-то припоминается: залп “Авроры”, Ленин, Сталин… Нет, это все совсем из другой жизни…

Сквозь опущенные веки пробивается свет дня, но открыть глаза нет сил. Слава богу, сонная одурь понемногу отступает. Александр, тяжело ворочая отупевшими мозгами, попытался припомнить подробности вчерашнего дня или хотя бы вечера. Кажется, что тупую боль в голове вызывают даже сами мысли, куцыми обрубками, словно опарыши в гниющем мясе, тяжело ворочающиеся в залитых мутным алкоголем извилинах. Бежецкий с отвращением представил себе эту картину и едва смог сдержать мучительный рвотный спазм. Да-а, чересчур живое воображение всегда было его безжалостным врагом, особенно в такие вот минуты. Ага, наконец что-то проясняется! Результаты тяжелого похмелья налицо, но вот первопричина…

Не припоминалось решительно ничего, лишь какие-то бессвязные отрывки, вероятно к делу совсем не относящиеся, фамилия Ладыженский да смутно знакомая фраза: “Это большая пошлость — так напиваться на рубль!…” Кажется, пили в ресторане только до полуночи, потом куда-то поехали. Цыгане, визжащие дамочки, виснущие на руках, пальба из револьвера поручика по пустым бутылкам, смех до упаду, вызванный тупостью городового… Потом какая-то квартира, совершенно незнакомая… Олечка… Лариска… Как же он добрался до постели? Кто его раздевал? В голове царила какая-то вселенская пустота.

Отчаявшись собрать воедино куцые огрызки воспоминаний, Александр мученически простонал, едва ворочая в пересохшем рту шершавым, как рашпиль, языком:

— Клара-а…

В ответ раздался голос, вовсе не напоминающий тот, который он всем сердцем надеялся услышать:

— М-да, ваше благородие, плебейские привычки неискоренимы, я вижу.

Бежецкий вздрогнул и испуганно открыл глаза: в кресле подле роскошного графского ложа вольготно развалился, покачивая носком сверкающей туфли, штаб-ротмистр Владимир Довлатович Бекбулатов собственной персоной. В изящно отставленной руке князя дымилась ароматная сигара, надо полагать, его любимый “Кронпринц”. Александр, к своему стыду, еще не научился безошибочно определять сорта здешнего табака по запаху, да и вряд ли когда-нибудь научится со своим обонянием, навсегда, наверное, отбитым ароматом отечественной “Примы”! Мучительно захотелось курить, но при одной лишь мысли о курении неугомонный желудок снова совершил попытку к бегству, едва не увенчавшуюся успехом. Чтобы справиться со спазмами, Бежецкий тяжело перекатился на живот, но это движение вызвало новый взрыв боли в голове, тут же завершившийся третьей, наконец удачной, попыткой. Бежецкий едва успел свеситься с противоположной от князя стороны кровати, мечтая о тазике. Бекбулатов, с интересом человека бывалого наблюдая за похмельными страданиями ротмистра, наконец сжалился над ним и, не вставая с кресла, протянул руку и небрежно дернул за шнур колокольчика:

— Клара! Обеспечь-ка барину!…

Александр был омерзителен самому себе, но после двух жадно осушенных бокалов чего-то ледяного, пенистого и пряно вкусного из огромного запотевшего хрустального графина, принесенного Кларой, в глазах которой законное тевтонское осуждение настоящей руссиш швайн мешалось с извечным и вполне интернациональным бабьим состраданием, окружающее мало-помалу обрело глубину и утерянные было краски, а желудок, удовлетворенно ворча, как сытый пес, улегся на место, не пытаясь более расстаться с неугодившим ему хозяином. Как мало, оказывается, нужно, чтобы снова обрести вкус к жизни! Где ж ты была, милая Клара, со своим волшебным графином в бесконечные и безысходные похмельные утра бывшего офицера Советской Армии?

— И где же это вас, мои шер, угораздило так нажраться? Снятие стресса по-русски? Или, точнее выражаясь, по-советски? Что пили-с? Надеюсь, не вульгарную водочку? — продолжал издевательский допрос страдающего, теперь уже в основном морально, Бежецкого штаб-ротмистр, небрежным движением руки отослав Клару, которая гордо фыркнула, но не посмела спорить — и царственно удалилась, взметнув вихрь подолом длинной юбки.

Александр не знал, что ответить, и независимо от его воли в душе поднималась мутная волна раздражения. Совершенно незаметно для себя он уже стал было прикидывать, как бы половчее наподдать скалящему зубы князю и даже начал понемногу высвобождать ногу из складок одеяла.

Однако Бекбулатов внезапно решительно прервал самого себя и резко сменил тему:

— Граф! Вы хорошо помните дуэльный кодекс?

Вот это номер! Александр разволновался не на шутку. Неужели вчера он, напившись до безобразия, до потери человеческого облика, умудрился оскорбить кого-то? А что, прецеденты в прежней жизни имели место, правда, заканчивались они обычно тривиальным русским мордобоем. Но здесь-то мордобоем не отделаешься. В услужливой памяти как будто что-то подобное начало смутно прорисовываться…

Видимо, все чувства так рельефно проступили на физиономии Александра, чуждой сейчас политеса в любой его форме, что Бекбулатов весело расхохотался и, вскочив, зашагал по спальне, щедро рассыпая сигарный пепел по бесценному персидскому ковру, привезенному из какого-то дальнего похода еще прапрадедом Бежецкого.

— Успокойтесь, господин ротмистр, ваша драгоценная жизнь в безопасности: стреляетесь не вы, Александр Павлович, а я, ваш покорный слуга.

— Но, штаб-ротмистр…

— Какова ваша роль? Полноте, господин граф! Кого же, как не вас, своего лучшего друга, я могу пригласить в качестве своего секунданта!

Александр окончательно продрал глаза и сел на постели.

— А с кем вы стреляетесь, князь? Бекбулатов ухмыльнулся:

— С молодым князем Радлинским, ротмистр. Да вы его знаете…

В голове Александра снова с готовностью всплыли строки подученной информации, фотографии, компьютерные модели. Юный красавец-гусар, отпрыск одной из знатнейших шляхетских ветвей Литвы, записной сердцеед и гуляка, один из лучших друзей-собутыльников штаб-ротмистра, просто-таки влюбленный в своего кумира и наставника, верный и непременный спутник во всех его стремительных и опустошительных набегах на злачные места Санкт-Петербурга…

— Но, Владимир Довлатович! Это же ваш лучший друг!