Дама и единорог - Трейси Шевалье

Тут Жорж-младший расхохотался:

— Взгляни-ка, мама, вот чем, оказывается, Никола занимался в саду. Ты должна быть польщена.

Этот смех до того меня разозлил, что я отвесила Жоржу-младшему оплеуху. От удивления он выпучил глаза и даже не схватился за покрасневшую щеку.

— Кристина, — спросил Жорж резко, — что с тобой?

Я перевела взгляд на Алиенору. Она сидела на табуретке и распутывала шерсть. Разумеется, она не могла видеть, что сотворил Никола.

— Что я такого сказал? Никола изобразил ее портрет, — пожаловался Жорж-младший, — а она сразу драться.

Я взглянула на него с недоумением, затем внимательнее присмотрелась к «Осязанию». Его правда, дама была вылитая я — с длинными волосами, чуть вытянутым лицом, острым подбородком, волевой челюстью и стрельчатыми бровями. Гордая жена ткача. В одной руке она сжимала древко знамени, в другой — рог единорога. Я даже припомнила эту минуту: я тогда стояла в дверях и взирала на свою работу. Никола Невинный попал в самую точку.

— Прости, — пробормотал сын, — я думал, ты ведешь речь о «Зрении», где дама походит на Алиенору.

Все устремили глаза на «Зрение», даже Алиенора оторвалась от шерсти.

— Я так разозлилась, — быстренько соврала я, — потому что, на мой взгляд, жестоко изображать на «Зрении» слепую девушку.

Я не стала заострять внимание на единороге, голова которого покоилась на коленях моей дочери, и на том, что эта сцена могла означать. Я наблюдала за Жоржем и остальными мужчинами, покуда они разглядывали рисунок, но, казалось, они не уловили намека. Мужчины порой удивительно туповаты.

— Она в точности как ты, Алиенора, — воскликнул Жорж-младший. — Такой же разрез глаз и кривоватая улыбка.

Алиенора залилась пунцовой краской, пальцы ее теребили шерсть, лежащую на коленях.

— Что будем делать, папа? Мы ведь не имеем права менять фигуры, которые утвердил заказчик.

Жорж поскреб щеку и нахмурился:

— Придется оставить как есть — я уже не припомню, как выглядели прежние дамы. А ты что скажешь, Филипп?

Филипп не сводил глаз с рисунков.

— Помню, — отметил он, — но только смутно.

— Тогда порядок, — сказал Жорж. — Соткем по этим эскизам, надеюсь, обойдется. — Он тряхнул головой. — Чертов художник. Не хватало опять хлебнуть из-за него неприятностей.

При этих словах Алиенора судорожно дернула головой, и на миг лицо ее опечалилось, совсем как у дамы на «Зрении». Я закусила губу. Мысли мои путались. Изобразил ли ее Никола девственницей, приручившей зверя, или между ними что-то было?

Я принялась следить за дочерью, хотя следовало заниматься этим раньше, когда здесь гостил Никола. Изучала ее пристальным материнским оком. Но поведение Алиеноры ничем не отличалось от обычного: она не жаловалась на голову, желудок или беспричинную слабость, не раздражалась по пустякам. Я-то сполна вкусила всех этих прелестей, пока носила Жоржа-младшего. Талия у нее не полнела, живота было не видать. Неужто ей удалось избежать ловушки, в которую обычно попадаются женщины?

Но в одном она все-таки переменилась: пропала прежняя любознательность. Я привыкла, что она вечно просит что-нибудь ей описать и справляется, что мы делаем. Приданое уже готовилось, я шила его по ночам. Год близился к концу, дни становились короче, я меньше уставала от работы и могла что-то поделать после ужина. За все время, что я мастерила рубашки, носовые платки и головные покрывала, Алиенора ни разу не спросила, почему я ей не помогаю и чем занимаюсь вместо того. Казалось, она была счастлива работать в одиночестве. Бывало, когда она перебирала шерсть, или возилась в саду, или вместе с Мадлен хлопотала у очага, или сидела, склонившись над ковром, на лице у нее появлялась улыбка, которую я прежде не замечала, как у сытой кошки, нежащейся у огня. И в душу мне закрадывалось нехорошее предчувствие.

Алиенору подвела слепота. Она не видела себя со стороны. Мне доводилось и листья вынимать у нее из волос, и стирать жир с подбородка, и одергивать платье, поскольку ей даже в голову не приходило, что кто-то обращает внимание на такие вещи. И когда она начала раздаваться, то посчитала, что толстая зимняя юбка прикроет живот, явно не понимая, что уже иначе ходит и даже стоит.

Я почти не сомневалась, что она носит под сердцем ребенка. Однажды ноябрьским днем, приметив ее неуклюжую фигурку возле грядки с капустой, которую нужно было собрать до первого снега, я поймала себя на мысли: что сказать Жоржу? Строго говоря, объясниться следовало еще несколько недель назад, когда он заказывал кровать. Жорж тогда сходил к плотнику и вернулся вконец расстроенный.

— У меня нет ни гроша, — пожаловался он, — кроме тех денег, которые я задолжал Жаку за последнюю партию шерсти. Но с ним лучше не связываться. Помнишь, какой он закатил скандал из-за того, что она переедет к нему не раньше февраля?

— Когда ты поговоришь с Алиенорой? — спросила я.

Жорж только пожал плечами. Он не трус, просто ему невыносимо видеть свою дочь несчастной.

Я тоже вроде не трусливого десятка, но тогда явно сплоховала: и с Жоржем тревогами не поделилась, и Алиенору не расспросила. Знаю, что я поступила неправильно, но очень уж не хотелось вносить в нашу жизнь чехарду. Из-за ковров мы с Жоржем на месяцы отложили все заботы, рассудив, что вернемся к ним, как только отдадим ковры. Жизнь застопорилась. Дом зарос грязью, сад пришел в запустение. Жорж не искал новых заказов, я не ходила на базар и не знала городских новостей. Стыдно сказать, но даже молились мы без прежней истовости и не соблюдали праздничных дней. Работали и в День всех святых, и в День поминовения усопших, вместо того чтобы пойти в церковь.

Но с Алиенорой тянуть было нельзя. Ребенок — такое дело, что его не отложишь до спокойных времен.

Первым состояние Алиеноры обнаружил Тома. Он непоседа и готов постоянно крутить головой, только повод дай. Отвлекается на любого, кто пройдет по мастерской, и уж точно не упустит случая проводить взором Алиенору с Мадлен. Однажды утром Алиенора подошла к ткачам, чтобы передать коклюшку с белой шерстью Жоржу, который как раз приступил к лицу дамы на «Зрении». Когда она перегнулась через станок, ее здоровый живот предстал на обозрение всех желающих. Но таковым оказался один Тома, который сидел прямо у нее под боком и явно искал предлог почесать языком.

— Ну, Повелительница Шерсти, — сказал он, не слишком удачно передразнивая Никола, все-таки по-своему обаятельного, — вижу, вы изрядно растолстели. Когда урожай?

Я со всей мочи надавила на педаль, рассчитывая, что его слова потонут в грохоте станка, но ничего не получилось.

Алиенора выронила коклюшку и попятилась. Руки она прижала к бокам, отчего юбка натянулась и под ней четко обрисовался живот, так что если кто-то поначалу не понял намека Тома, то сейчас все стало яснее ясного.

Дольше других соображал мой муж. Когда он уходит с головой в работу, то не сразу возвращается к действительности. Он разглядывал Алиенору, но, казалось, ее не видел, хотя она стояла прямо напротив, руки по бокам, глаза опущены. Наконец туман в его голове рассеялся, и мои сурово сжатые губы подтвердили его худшие подозрения. Он встал, скрипнув скамьей, Жозеф и Тома подвинулись, освобождая ему место.