Рондо - Александр Липарев

– Старший, ко мне!

В ту ночь убежищем зампохозу служила тёмная комнатушка, освещённая через тесное оконце уличным фонарём. В ней хранили кастрюли, здоровенные сковородки и другую кухонную утварь. Майор удерживался в неустойчивом, качающемся пространстве с трудом. Он опирался руками о сидение табуретки, и вместе с ней его тело изображало уродливую букву «П», которая периодически вздрагивала, так как левая нога майора то и дело подламывалась. От напряжения его нижняя челюсть слегка отвисла и из уголка рта свисала прозрачная нитка слюны.

Майор не был пьян. Просто пол вываливался у него из-под ног и норовил встать дыбом, а потолок, взбухая волнами, грозил обрушиться на голову. Поэтому приходилось стоять на четырёх точках. Майор пытался поймать взглядом блестящую пряжку солдатского ремня, но та всё время уплывала в сторону. Это мешало… и отвлекало от главного… А дело важное… Да, надо рассказать этому пацану… лицо у него совсем детское… но почему– то жёлтое и блестит… Пряжка… Это пряжка… так… Ты же ничего не знаешь… Я тебе… Эх!.. Я ведь тоже хотел… хотел… буду офицером… На учениях моя рота… Ты не думай… генерал отметил… А она… Не женись никогда… Предадут… Я ведь её убить собирался, честное слово… Сам генерал… Вот они у меня где все… Что ты всё честь отдаёшь?.. Я ж по-человечески… без погон… Говорят: или разжаловать, или сюда… Им-то что… вся жизнь к чёрту… Эх, дурак ты… не понимаешь… Ступай!

Трезвое ухо всё это воспринимало, как замученные разрозненные слова, мычание и досадливое кряканье. Стоять перед мотающим головой слюнявым офицером Советской Армии было и смешно, и противно. Чтобы самому не выглядеть дураком, Митя решил подухариться. Он вытянулся и начал громко и бодро выкрикивать: «Так точно!», «Никак нет!», «Разрешите идти?!» и разные другие армейские шаблоны. Майор морщился, мычал ещё натужнее, наконец, утомившись, с большим трудом оторвал ладонь от опоры и махнул – иди, мол. Когда Митя закрывал за собой дверь, за его спиной раздался грохот падающих вместе с майором табурета и пары противней.

Мало-помалу Митин призыв начал пробираться на тёплые места, про которые когда-то упоминал, затуманенный временем, Слава. К осени один из Митиного эшелона работал санитаром в санчасти, другой стал хозяином сарайчика с «буржуйкой», в котором он на деревянных щитах писал лозунги-призывы: «Встретим XXIII съезд КПСС ударным трудом!» или «Военные строители! Сдадим объект досрочно к 1 мая!» Официально он именовался художником. Его продукция вывешивалась на фасадах строящихся зданий, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: агитационная и пропагандистская работа ведётся. Военные строители к белым буквам и восклицательным знакам на красном фоне оставались равнодушны. Проходили майские праздники, и на недостроенный объект приколачивались старые призывы с новыми датами: «к 12 августа – дню строителя». Не успевали – исправляли на «к 7 ноября», потом подгадывали к Новому году. В частой смене дат незаметно терялось слово «досрочно». Строящихся объектов много, работяги не торопились, праздники сменяли один другой, художник без работы не сидел.

Однажды повезло Вадику. Его, как будущего энергетика, поставили заведовать складом электрооборудования. В результате в его полном распоряжении оказался огромный сарай, загруженный плафонами, бухтами проводов, коробками с предохранителями, розетками, счётчиками. Сарай, с трёх сторон заросший полынью и куриной слепотой, стоял на территории части, но так далеко от казарм, что командиры туда никогда не заглядывали. Этим он и был ценен.

В Митиной компании от армейского отупения спасались разговорами, которые всегда заканчивались спором. Сарай-склад Вадика для этого оказался очень кстати. Ребята нашли друг в друге достойных оппонентов и теперь, собираясь вместе, до бесконечности выискивали крупицы истины в самых разных областях. Темы спора не выдумывались, они возникали случайно. Кто-то кому-то возразил, первый не согласился и всё – схлестнулись. Со стороны посмотреть – крик, гам, друг друга не слушают, перебивают. Но в такие-то минуты и отходили душой, не давали мозгам заржаветь, а сердцу одеревенеть. Такого, над чем им когда-то приходилось долго думать или что они выстрадали, у каждого в запасе было очень мало. Потому и шумели, что в атаку бросались первые пришедшие в голову мысли, придуманные на ходу доводы. Зато, какая радость, если что-то к месту и вовремя вспомнил, что-то удачно сказал. Споры чаще всего затевали и вели Вадик и Митя. Вадика в полемические схватки толкала его незаурядная память. Она, как магнит, притягивала всё где-то виденное или слышанное, цепляла это мёртвой хваткой и хранила надёжней любого банка. Её содержимое походило на кучу мусора – бессистемное нагромождение дат, слов, имён, цитат. Но в споре память ему помогала ещё раз – она в нужный момент вытаскивала из этой кучи именно то, что требовалось. Благодаря ей, он легко замечал неточности, ошибки оппонента, что и включало взрывной механизм спора. А Митю на драку провоцировал дух противоречия. Не понравилась интонация или употреблённое слово, и дух противоречия приказывал не соглашаться. Тогда и логика, и ссылки на великих мыслителей не помогали. Митя не любил проигрывать, но он не уходил зло с поля боя и не хлопал дверью, как Паша, а разочарованно произносил: «Я не могу с этим согласиться» или «Я остаюсь при своём мнении». И всем своим видом демонстрировал: истина очевидна, и он, Митя, её знает, но, волею судеб оказавшись среди чудовищно дремучих людей, он не в состоянии пробить их бронированные лбы и одарить их искрой своей мудрости.

Самым тяжёлым спорщиком, безусловно, был Паша, Он не рвался, во что бы то ни стало, поднимать на штыки каждое брошенное ему слово, но при его непримиримости и неспособности идти на компромиссы, он ещё вдобавок не умел выделять в споре главное, цеплялся за мелочи и детали. В итоге его силы тратились на второстепенное, и спорщики не всегда возвращались к тому, с чего начинали. Иногда он пытался увести спор в сторону нарочно. Так он поступал, если не понимал, о чём речь, или ему нечего было ответить. Буркнет: «Ну, ерунды какой-то нагородил» и пускается в рассуждения о другом, понятном ему.

И с Андреем приходилось непросто, но с ним интересней. Он много читал, хорошо знал историю, поэзию. Говорил он спокойно, без лишних эмоций. В запарке, когда вокруг громоздились монбланы глупостей, он иногда умел помолчать и подождать, а после, никого не критикуя и не обзывая, как Вадик или Митя, «дураком» выкладывал свою мысль. Но так или иначе, однако, придти к согласию в этих баталиях почти никогда не удавалось. А жаль, потому что проблемы решались великие: существует ли четвёртое, пятое, шестое пространственные измерения, можно ли считать полотна Кандинского искусством, является ли человек вершиной эволюции или у неё вершины нет?

Первый раз у Вадика на складе решили собраться в один из выходных дней августа – у Паши подходил день рождения, что и затеяли отметить в складчину.

Стол и стулья они соорудили из пустых ящиков, скатерть сотворили из куска миллиметровки, вместо ложек-вилок приспособили обструганные щепки и только стаканы у них были настоящие. Сперва выпили за Пашин юбилей и приютившее их убежище.

– В древности, наверно, вот так рабы от хозяев прятались где-нибудь в катакомбах и втихаря поддавали, – предположил Митя.