Праздник Святой Смерти - Ирина Лобусова

Раевский был человеком неверующим, из детства не помнил ни одной молитвы. Но впервые в жизни ему захотелось осенить себя крестом, он даже нелепо, суетливо замахал рукой, не понимая как, в какую сторону двигать… Было страшно, было ужасающе, до одурения страшно, и он ничего не мог с этим поделать.

Что это за божество такое? Раевский не сомневался ни секунды, что это божество. Страшное, кровожадное, несмотря на яркую раскраску и белые одежды. Это божество наводило ужас. И вдруг он понял, для чего убили этих детей — их принесли в жертву непонятной богине, любящей цветы и людские жизни.

Внезапно Раевский заметил, что платье на груди статуи немного перекошено. Он подошел совсем близко и увидел, что на том месте, где у человека должно быть сердце, было что-то прикреплено. Наклонившись, Борис разглядел, что это круг из бумаги, приколотый к платью обычной швейной булавкой. А на нем были написаны три слова: ИЮНЬ, ИЮЛЬ, АВГУСТ.

При этом слово ИЮНЬ было подчеркнуто и написано черным карандашом, а ИЮЛЬ и АВГУСТ — красным.

Раевский был так поглощен рассматриванием этой странной записки, что совсем не услышал шороха, раздавшегося у него за спиной. Он шел сюда мстить сумасшедшему человеку, психопату-убийце, лишенному рассудка. А вместо этого перед ним вдруг открылось нечто совершенно другое. И то, что открылось, ужаснуло своей глубиной.

Поэтому тот момент, когда веревка обвилась вокруг его шеи, застал Бориса врасплох. Он хрипел и сопротивлялся изо всех сил. Однако никто не собирался его душить — его просто придерживали за шею.

Потом он почувствовал, как в руку впилась игла шприца. Краем угасающего сознания Раевский понял, что его придерживали только для того, чтобы сделать укол. Он совсем не чувствовал боли. Только все вокруг стало расплываться, затягиваться дымкой. И кружиться, кружиться в необычном танце… Последнее, что Борис увидел, прежде чем погрузиться в бездну, было белое платье богини, развевающееся в танце…

Когда Зина вошла в кабинет, Бершадов сидел за столом, мрачно глядя прямо перед собой, и курил. Никогда еще она не видела у него такого тяжелого взгляда. Это был взгляд человека, которого что-то мучительно гложет изнутри, и он никак не может справиться с этой болью.

Окна в кабинете были закрыты, и густой сизый дым плотным облаком висел под потолком. Казалось, кто-то специально поставил в помещении дымовую завесу.

Когда Крестовская появилась в дверях, он даже не повернул в ее сторону голову. Однако через пару секунд все же среагировал:

— Я сейчас занят, но ты садись здесь, по- дожди.

Только подойдя ближе к столу, Зина увидела, что на столе перед Бершадовым разложена карта. И, поглядывая на эту карту, он быстро пишет что-то от руки.

Крестовская осторожно опустилась на стул возле стены. Хоть он и стоял достаточно далеко от стола, но с этого места ей отлично было видно лицо Бершадова.

Никогда еще Зина не видела его таким. На этом лице мрачная сосредоточенность соседствовала с отчаянием, а выражение решимости, время от времени появляющееся в его глазах, сменялось глубокой скорбью.

Крестовская перепугалась. Что такого могло произойти за эти пару дней, что Бершадов впал в такое ужасное состояние? Что случилось? Днем Зина уже успела пообщаться с коллегами, узнать все местные новости. Она прекрасно знала, что ничего страшного, ничего выдающегося не произошло, все как всегда. Почему же лицо у Григория такое, что на него страшно смотреть?

Очень скоро она поняла: Бершадов мрачен потому, что знает что-то такое, чего не знает она, Зина, да и никто из управления. Подумав об этом несколько минут, Крестовская согласно кивнула самой себе — да, это было похоже на правду.

Никто в управлении не знал тайных связей Бершадова и место, которое он занимает в НКВД. Его могущество всегда было впечатляющим. В Одессе его боялись больше всех, он был одним из первых людей в городе. Да и сам он, хоть и не подчеркивал, но и никогда и не скрывал, что приближен к Сталину и к Берии. А эти фамилии никто вслух не произносил.

Значит, решила Зина, появились какие-то новые факты или обстоятельства, о которых стало известно Бершадову. И эти факты не из приятных — иначе не было бы у него такого выражения лица. Что же произошло? Что?..

Внезапно Крестовская неожиданно поймала себя на мысли, что не может оторвать глаз от этого лица. Она все смотрела и смотрела на него и не могла отвести глаза в сторону. Каждую тень, пробегавшую по его лицу, она предчувствовала раньше, чем та появлялась, и каждую могла объяснить. А выражение глаз, меняющееся каждую секунду, расшифровывала с безупречной точностью.

Этот человек, ее странный и таинственный друг, всегда поддерживающий во всем, был Зине ближе и дороже всех остальных людей, особенно в последнее время. Он занимал особенное место в ее жизни, и она уже не могла представить своего существования без него — без их острых пикировок, ехидных насмешек и доверительных, откровенных бесед. Его поведение, его знание людей, сила характера и изворотливый, какой-то изощренный ум и пугали ее, и восхищали одновременно. А взгляд завораживал, проникал до самых глубинных нервных окончаний, до позвонков, и Зина всегда чувствовала себя перед ним, как кролик перед удавом.

Мысль, пришедшая в голову сразу за первой, была настолько странной и неожиданной, что Крестовская растерялась. Да ведь она… Она влюбилась в Бершадова!.. Она безумно влюблена в Григория Бершадова — своего начальника и палача, своего врага и… друга!

И чтобы не застонать от ужаса, Зина прикусила губу. Когда она назвала все вещи своими именами, с ее глаз словно спала застилавшая их пелена. Теперь многие факты получили свое логическое объяснение, а белые пятна перестали быть белыми. Она любит Григория. Это правда. Вот уже сколько времени она не думает о Викторе Барге, потому, что Бершадов занимает все ее мысли и заслонил от нее целый мир… Это правда. Но как жить с этой правдой дальше? Как жить, если правда настолько ужасна?

Но следом за этой первой мыслью пришла более трезвая: а любит ли ее Бершадов? Факты неумолимо указывали только на одно: неизвестно, любит или нет, но то, что не равнодушен к ней, это точно. В его отношении было абсолютно все, кроме равнодушия. А ведь отсутствие равнодушия — это первый признак любви мужчины. Когда любят — НЕ ВСЕ РАВНО.

Бершадов никогда не был безразличен к тому, что с ней происходило. Он всегда был рядом. Значит…

Зина резко оборвала свою мысль. Нет, об этом пока нельзя думать. Сейчас не время и не место. И одно точно: о любви не думают с таким лицом, как у Бершадова. Когда глаза с трагическим потрясением застывают в одной точке — не до любви.

Крестовская тихонько вздохнула — его мука разрывала ей сердце. Ей бы очень хотелось помочь ему, как-то поднять настроение — но она не знала как. Ведь для того, чтобы помочь, нужно хотя бы знать, что произошло. Зина поерзала на стуле — тяжело было сидеть ровно на одном месте, когда на нее обрушилось столько открытий. И тут же раздался спокойный, ровный голос Бершадова: