Астролог. Код Мастера - Павел Глоба

Обедал писатель в крошечной квадратной столовой с низким потолком и окнами над самым полом. Пообедав, он спустился по ступенькам в кабинет, прошел за стол и сел в рабочее кресло. Перед ним лежала едва начатая рукопись нового романа о дьяволе. Всего несколько листков. Текст выходил из-под пера помимо воли автора, словно его рукой водила какая-то неведомая сила.

«Солнце в первом доме, – забормотал инженер, козырьком ладони прикрыв глаза и рассматривая Берлиоза, как рекрута в приемной комиссии, – Меркурий во втором, Луна ушла из пятого дома, шесть несчастье, вечер семь, в лежку фигура. Уй! Какая ерунда выходит, Владимир Миронович! Оказывается, что вы будете четвертованы».

Писатель отбросил ручку. На столе перед ним лежал большой толстый пакет из грубой бумаги. Пакет принес посыльный. И хотя обратного адреса на нем не было, писатель знал, откуда пришла почта. Документы прибыли из Берлина. Но сейчас пакет был пуст.

Отправителем были вложены в пакет переводы различных апокрифов, чаще – гностических евангелий и апокалипсисов, найденных в пещерах Ближнего Востока и Северной Африки. Но теперь зола, которая от них осталась, остывала в печке. Она перемешалась с золой, которая осталась от первого варианта романа о дьяволе.

В кабинет осторожно вошла супруга писателя, Любочка Белозерская. Она давно чувствовала, что с мужем творится что-то неладное. Не то влюбился, не то угодил в творческий тупик, из которого не находит выхода. Она нарочито игриво, как в те времена, когда они сутками не вылезали из постели, подошла к нему и шлепнула пониже спины.

– А чья это жопочка? Мишук, ты уже начал роман о дьяволе? Мне Женечка Гладун из Берлина пишет, что.

Он вздрогнул и обжег ее ледяным взглядом.

– Напси – так он иногда называл жену, – как говорит Валюн Катаич, место жены писателя – на кухне. Но не на его творческой кухне. Не мешай, я работаю.

– Тоже мне Достоевский! – обиженно фыркнула она и покинула кабинет. Через плохо прикрытую дверь было слышно, как она принялась названивать по телефону кому-то из подруг.

Булгаков с тоской посмотрел ей вслед.

– Люба – это мой крест, – с чувством сказал он сам себе.

Писатель понимал одно: больше всего на свете ему не хочется писать роман о дьяволе. Он поднялся, вышел в переднюю и стал надевать калоши.

– Мишук, ты куда собрался? – Супруга на секунду оторвалась от трубки.

– В клуб, – ответил он. – Я обещал Маяковскому сегодня вечером шары с ним покатать.

Он лгал. То есть он действительно, собирался пойти в актерский клуб и поиграть в бильярд с Маяковским. Но не только это заставило писателя выйти из дома этим ненастным вечером. Он надеялся встретить ее, свою настоящую и последнюю любовь. Елену Прекрасную. Он познакомился с ней в доме общих знакомых на праздновании масленицы. Она пришла одна, ее мужа услали в командировку.

Тогда, едва познакомившись, он помог ей завязать какие-то тесемки на рукаве. За столом они сидели рядом, и она, вроде дьякона из чеховской «Дуэли», смотрела ему в рот и с восторгом ждала от него очередной шутки. А он, почувствовав себя в ударе, разошелся вовсю. Публика просто стонала от восторга. Он пел, танцевал, поминутно выскакивал из-за стола и бросался за рояль. Одним словом, хлопал подтяжками и куражился как мог. Она восхищалась его глазами, называла их уранически–синими и утверждала, что они сверкают, как бриллианты.

И сейчас он шел в актерский клуб в надежде встретить ее.

В прошлый раз она пришла в клуб специально, чтобы посмотреть, как он играл в бильярд с Маяковским. Играли они не торопясь, с чувством и плохо скрываемым удовольствием.

– От двух бортов в середину, – говорил Булгаков.

И мазал.

– Бывает, – сочувственно замечал Маяковский, обходя стол, чтобы выбрать удобную для удара позицию. – Разбогатеете окончательно на своих тетях манях и дядях ванях, выстроите загородный дом и огромный собственный бильярд. Непременно навещу вас и потренирую.

Булгаков притворно охал.

– Благодарствую. Какой уж там дом!

Маяковский удивленно приподнимал бровь.

– А почему бы и нет?

– О, Владимир Владимирович, но ведь и вам клопомор не поможет, смею уверить. – Булгаков намекал на сатирическую феерическую комедию Маяковского «Клоп». – Загородный дом с собственным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.

В тот раз она просто гипнотизировала Маяковского своим ненавидящим взглядом. Ей очень хотелось, чтобы выиграл Булгаков.

– У меня просто кий в руках не держался, – уверял позднее Маяковский.

И с тех пор эта хорошо причесанная дама целиком завладела мыслями Булгакова. Он надеялся, что и она думает о нем. Наверно, так оно и было, потому что недалеко от клуба он встретил ее.

Она шла по улице и несла в руке желтые цветы. Они отчетливо выделялись на ее черном пальто. Их цвет показался писателю отвратительным. Он бросился через дорогу, вырвал у нее букет и швырнул его на асфальт. Она вздрогнула и подняла на него глаза, но вместо испуга он увидел в них только необыкновенное, никем не виданное одиночество.

В клуб они не пошли, отправились гулять по улицам. Неожиданно для себя Булгаков рассказал Елене обо всем, что его мучило. О том, что запрещена постановка его пьесы «Кабала святош». Рассказал и про то, как сжег роман о дьяволе. И не собирается писать его заново.

Она внимательно слушала, не перебивая. Когда он закончил, она просто сказала:

– А зачем тебе писать роман о дьяволе? Напиши ну хотя бы о Понтии Пилате.

И только гораздо позже, когда они расстались, он вдруг понял главное. Он будет писать не о дьяволе и даже не о Понтии Пилате. Он будет писать о любви. Мастер напишет книгу о Мастере.

«А что касается договора. Что ж, будет вам и дьявол, и рыжеволосая ведьма, и – он подумал о товарище Агранове, – будет и Афраний, заведующий тайной службой при прокураторе Иудеи. А что из этого получится, пусть решают читатели».

Он вернулся домой, прошел в кабинет и лихорадочно навалился на материалы. Любочка с недоумением оторвалась от телефонной трубки, чтобы с неудовольствием отметить: «Нет, Мишук, все-таки влюбился».

И была права.

Ночь Василиса и Андрей снова провели в его квартире. За завтраком обсуждали насущные проблемы.

– Кому же мы все-таки понадобились? – рассуждал за обоих Успенский. – Во–первых, это может быть ультиматум Гудмена. Поскольку мы ничего о нем не знаем, то лучше считать, что намерения у него самые серьезные. Дальше.

– Рыжая ведьма Гелла, – напомнила Василиса. – Вчера ее поведение напоминало истерику. А в таком состоянии человек на все способен.