Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

В то время значительная часть Берлина была уже разрушена бомбами. Однажды ночью неподалеку от Олимпийской деревни взорвалась бомба замедленного действия огромной мощности. Но сирены воздушных тревог не мешали нам как можно чаще выезжать в город и немного развлечься. Помню двух хорошеньких латышских девушек из Риги, которых привел лейтенант Эдион. Одна из них знала летчика-истребителя Новотны, который был впоследствии сбит после своих многочисленных побед в воздухе. Так как он был венцем, то его похоронили в Вене, на главном городском кладбище.

В Деберице, на входе в здание пехотного училища я обнаружил памятную доску со словами стихотворения, последнюю строфу которого я буду помнить до конца своей жизни. Это представляет собой девиз, под которым прошли последние годы моей юности.

Простая и отважная, Твердая в бою, Скромная пехота, Пусть Бог тебя хранит.

В это время, к огромной радости матери, отец получил краткосрочный отпуск для улаживания проблем «в своем тылу». Я радовался за мать, но сожалел, что не имел возможности встретиться с отцом. Я не виделся с ним с весны 1942 г., а с братом Руди с апреля 1943 г. Однако 30 ноября лейтенанта Эдиона и меня ожидал большой сюрприз. В телеграмме из нашей дивизии говорилось, что нам обоим был предоставлен специальный двадцатидневный отпуск «за отвагу». Это произошло в соответствии с приказом Верховного командования, по которому, несмотря на действовавший тогда запрет на отпуска, командирам частей разрешалось отправлять отличившихся в боях людей в отпуск в пределах двух процентов от текущей численности личного состава.

Мать была очень рада, как она писала мне 5 декабря. «Так что, по крайней мере на Рождество, мы не будем совсем одни… Вчера отец снова уехал, я ужасно расстроена, и даже не знаю, что тебе написать». Брату Руди я тоже сообщил эту счастливую новость и спрашивал, не сможет ли он перед поступлением в военное училище заехать домой.

15 декабря мать вместе с Лизль, которая теперь редко посещала школу, отправилась в Айстинг, чтобы достать продукты к Рождеству и угостить меня «по-настоящему». 18 декабря я писал брату о том, что в сообщении Верховного командования Вермахта только что было объявлено о начале немецкого наступлении на Западе. «Думаю, что это генеральная репетиция, если на то будет милость Божья!» Даже сейчас я помню, как в то время, когда передавалось это сообщение, у меня выступили слезы на глазах, настолько я надеялся, в последний раз, на перелом в ходе войны. Напрасно, всего лишь через три дня все надежды развеялись. Но тот факт, что мы действительно надеялись на лучшее, показывает сегодняшнему читателю, какими абсурдными чувствами мы руководствовались в оценке стратегической ситуации, давно уже ставшей безнадежной.

Все, кто меня знал, завидовали моему отпуску. «Во всяком случае», писал я, «это стряхнуло всю пыль и с тех, кто радовался за меня, и с тех, кто завидовал!». К сожалению, я приехал домой через восемь дней после отъезда отца. Возвращаться мне нужно было или накануне Нового года, или в его первый день. После этого отец писал мне на адрес моего старого полка: полевая почта № 08 953. С помощью своего друга из Швейдница, полкового адъютанта Клауса Николаи, мне удалось добиться перевода в 7-й гренадерский полк.

По-настоящему великой радостью для меня стало то, что совершенно неожиданно, на два или три дня, домой приехал Руди. Если в то время, когда мы были еще детьми, у нас иногда происходили ссоры, то начиная с того времени, когда мне пошел шестнадцатый год, между нами установилась поистине братская гармония, хотя у каждого из нас были свои друзья. После его ухода в армию в августе 1943 г. связь между нами ослабла, но братские чувства стали еще крепче.

На плацдарме в Неттунио под Неаполем ему пришлось пережить случай, оставивший в нем незабываемый след. Это событие произвело впечатление и на меня, словно я пережил его сам. Ночью он спал вместе с семью своими товарищами в амбаре, когда от прямого попадания зажигательной бомбы постройка загорелась. Руди оказался единственным из всех, кто отважился вырваться сквозь пламя наружу. В то время как его товарищи сгорели заживо, сам он отделался ожогами на лице и опаленными волосами. После короткого пребывания в госпитале у него появилась новая розовая кожа. Домой он приехал как новенький. Мы с гордостью прогуливались с ним бок о бок по родному городу. В своей красивой черной форме танкиста элитного соединения «Герман Геринг», высокий и стройный, он был воплощением образа прекрасного молодого человека.

Мне и в голову не приходило, что я могу никогда его больше не увидеть. Но с другой стороны, как я позднее осознал, у него было предчувствие своей скорой смерти. В марте 1945 г. он еще раз побывал проездом в Штокерау и попрощался со знакомыми ему людьми, сказав: «Теперь они разыскивают героев, а потом нас пошлют на бойню». В его бумагах мы обнаружили оду Вейнхебера «К павшим» (Йозеф Вейнхебер, австрийский поэт, 1892–1945, покончил с собой 9 апреля 1945 г. перед вступлением советских войск в Вену. — Прим. ред.). Она была переписана от руки на отдельном листе бумаги. В последний раз, на Рождество 1944 г., он сфотографировал нас обоих. Вспоминаю наставление матери из притчей Соломона, которое она часто повторяла нам и которое стало реальностью: «О, как хорошо и радостно это, когда братья пребывают в согласии».

Его облик на этой фотографии, его последней, стал моим любимым. Позднее по ней был сделан живописный портрет. Кажется, что он глядит прямо в объектив и одновременно поверх него, еще дальше, сквозь тебя и в неизвестность.

Какой бы безрадостной и трудной ни была тогда обстановка дома и как бы я ни стремился вернуться на фронт к своим товарищам, расставание оказалось для меня тяжелым. Как и прежде, после окончания моего отпуска мать не провожала меня на вокзал. Я не хотел, чтобы посторонние стали свидетелями проявления наших чувств, особенно со стороны матери. Мать знала об этом и всегда оставалась дома, глотая слезы. С сумкой свежевыстиранного белья я покинул наш дом. Мать еще долго махала рукой из окна мне вслед. В Вене я с трудом добрался от станции Северо-западной железной дороги до Северного вокзала. Платформа, как я уже видел это и раньше, была забита прощавшимися солдатами, женщинами и детьми. На всем пути от Штокерау я испытывал тревожное предновогоднее чувство. Вена утратила свой прежний мирный вид, когда о войне напоминало только затемнение на случай воздушных налетов. Она стала прифронтовым городом. Линия фронта проходила по реке Грон и по берегу озера Балатон.

В темную новогоднюю ночь мои мысли были обращены к новому году и к тому, что он принесет с собой. Рейх был охвачен врагами, как на восточных, так и на западных границах. В Восточной Пруссии на немецкую землю ступили русские, которые совершили неслыханные зверства. Во время моего отпуска сотни американских бомбардировщиков пролетали над нашим маленьким городом, вдоль Дуная, по направлению к Вене. На меня производило сильное впечатление, когда, стоя удверей своих домов, горожане хладнокровно наблюдали за тем, как огромные самолеты беспрепятственно следовали своим курсом. На Рождество отец писал матери, чтобы, несмотря ни на что, она оставалась дома. Мыс братом уговаривали ее бежать в любом случае, если придут русские. Для этого мы даже собрали для нее и маленькой Лизль самые необходимые вещи. К счастью, судьба позволила отцу вернуться домой, что сняло с нее ответственность за принятие решения, и родители поступили правильно, оставшись в Штокерау.