Влюбленный виконт - Эмма Уайлдс

— Я думаю, что если раньше все сомневались в том, что мы с вами любовники, то теперь это уже не гипотеза, поскольку вы привезли меня утром домой, одетую в вечернее платье.

Мэдлин смирилась настолько, что ей даже удалось улыбнуться.

Руки его выпустили ее талию, и он грустно улыбнулся.

— Кажется, все было спланировано достаточно тщательно, чтобы я мог проснуться утром, держа вас в своих объятиях. Общество не следит за каждым шагом мужчины с такой страстной сосредоточенностью. Но все равно наша связь уже ни у кого не вызовет сомнений. Вы возражаете?

Возражает ли она?

Нет. Потому что она провела ночь своей мечты. Быть может, мечты порочной, но если мечта включает в себя виконта Олти, тут и говорить не о чем.

— Я не так безразлична, как вы, милорд, — сказала она, спокойно улыбаясь, — но я довольно быстро обучаюсь.

Он кивнул, лицо его изменилось.

— Завтра я уезжаю на несколько дней из Лондона. Когда вернусь, зайду к вам.

Она действительно была слишком увлечена им, и мысль о его отъезде заставила ее сердце сжаться.

— В таком случае желаю благополучного путешествия.

Он кивнул, сохраняя на лице бесстрастное выражение, а потом снова уселся в карету.

Мэдлин мысленно встряхнулась, осознав, что стоит перед своим домом, и быстро поднялась по ступенькам. Ей не хотелось видеть, как он уезжает. Ей хотелось, чтобы ничто не портило воспоминаний о том, что произошло между ними.

Неуловимый лорд Олти устроил романтическое свидание.

Конечно, это своего рода триумф.

Из маленького фонтана тихо и мелодично падала вода, напоминая о загородной жизни здесь, в обнесенном стенами городском саду. Были здесь и птицы — зяблики, порхающие в декоративных кустах, и другие, издающие более музыкальные трели, создающие фон для городского шума и стука невидимых экипажей.

Элизабет присела на краешек мраморного бассейна и задумчиво провела пальцем по воде. Вода была чистая, воздух теплый, насыщенный душными запахами летнего дня, ясное лазурное небо было испещрено клочками белых облачков.

Обычно Элизабет наслаждалась такой погодой, но сегодня на душе у нее было уныло; как зимой в Йоркшире.

Майлз ее избегает. Это было совершенно очевидно, и она была не единственная, кто тоже понимал это. Ее мать явно все заметила и прокомментировала, и даже Люк, в его теперешнем состоянии поглощенности собой, спросил у нее, не случилось ли чего-нибудь.

Ответ был прост. Все случилось.

Из фонтана в виде каменной рыбы с открытым ртом с немолчным журчанием струилась вода. Это было так заманчиво, что она наклонилась, подняла юбки и сбросила туфли, а потом развязала подвязки и стянула чулки. Повернувшись, она опустила в воду сначала кончики пальцев, а потом погрузила в нее ноги до середины икр. Ощущение было замечательным, но в глубине души ей по-прежнему было не по себе.

Она вела себя как законченная дуреха, а теперь приходилось за это расплачиваться. Почему ей казалось таким необходимым то и дело бросать вызов Майлзу, все время противоречить, держаться с ним так развязно?

— Видите ли, вам не следовало оставлять это в моей спальне.

Услышав этот спокойный голос, она резко обернулась. Предмет ее размышлений — в чем не было ничего особенно замечательного, потому что он часто бывал предметом ее мыслей в последнее время, — стоял рядом и держал в руке ее записку. К ее облегчению, выглядел он… обыкновенно. Майлз как Майлз, с темно-каштановыми волосами и янтарными глазами. Однако на лице его застыло вопросительное выражение.

— Я не смогла бы передать ее тебе лично. — Она посмотрела на записку в его руке. — Ты все время дулся.

Майлз резко вскинул брови. Он стоял на садовой дорожке без сюртука, который снял, очевидно, из-за жары.

— Дулся? Боюсь, вы ошибаетесь, поскольку мое поведение могло быть воспринято как нахальное из-за того, что я не согласился с леди. Взрослые мужчины не дуются. Мы можем быть в дурном настроении или угрюмыми, но слово «дуться» здесь неуместно. — Он махнул листом бумаги. — Ну так о чем же это?

Она устала, даже когда писала эту записку. И ей совершенно не хотелось обсуждать ее. Майлз казался вполне обычным, и может быть… вполне возможно, что смятение чувств, в котором она находилась в последние дни, было всего лишь плодом ее воображения. Она стряхнула с пальцев хрустальные капельки воды и улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась вполне невозмутимой.

— Я попыталась выразить сожаления из-за того, что мы разошлись на днях во мнениях.

Уголок рта у него как-то странно изогнулся, как будто вопреки воле самого Майлза.

— Мы вовсе не разошлись во мнениях. Просто я отказался действовать заодно с вами, и это вызвало ваше раздражение. Но, — добавил он с наглым высокомерием, — поверьте мне, ваша записка показалась мне очень трогательной. За все долгое время нашего знакомства я не припомню, чтобы вы за что-то просили прощения.

— Разумеется, просила, — с жаром возразила она.

— Назовите хотя бы один случай.

Ну да, может, она и была упряма, когда дело доходило до необходимости признать, что она не права. Он тоже был хорош, но сейчас он был прав. Она не могла вспомнить ни одного примера.

До этого дня.

— Я решил, что вы не сможете справиться с определенными обстоятельствами, если придется, — сказал он.

Именно это выражение его лица раздражало ее с тех пор, как ей исполнилось пять лет. А может, и раньше, только она не могла этого вспомнить.

Оглядываясь назад, она поняла, что ей не следовало класть записку ему на подушку. Во-первых, кто-нибудь мог обнаружить, что она заходила в его комнату, а во вторых, вообще не стоило ее писать, если, прочитав ее он стал таким самодовольным. И Элизабет выпалила:

— Мы живем в одном доме. Я попыталась сделать так, чтобы мы снова могли разговаривать друг с другом.

— А я и не знал, что мы не разговариваем.

— Когда мы разговаривали в последний раз? — напрямик спросила она.

— Я занят.

— Ты ведь не избегаешь меня? — спросила она, чувствуя, как жарко греет солнце ее плечи сквозь тонкий муслин дневного платья, как неподвижен воздух.

Если в его характере и была одна черта, о существовании которой она хорошо знала — а она полагала, что знает большую часть черт его характера, — так это честность. Именно из-за нее на его долю выпадало больше наказаний, когда они были детьми, потому что когда обнаруживались их проступки и просьбы не помогали, он говорил правду в ответ на прямые вопросы.

Его колебания были просто осязаемы, и он не смотрел ей в глаза.

— Вот видишь, — с упреком сказала она.