Царская любовь - Александр Прозоров

– Ве-е-ерну-уть!!! – заорал касимовский царь с такой яростью, что в горнице задрожали рамы.

Распахнулась дверь, внутрь влетело несколько нукеров:

– Нешто беда, Саин-Булат?

– Холопа ушедшего вернуть! – рявкнул на них татарский хан, шумно перевел дух, вскинул лицо к потолку и радостно расхохотался. Прошел в соседнюю горницу, открыл походный сундук, достал бобровую шубу и шитую золотом зеленую кашемировую ферязь с рукавами.

Саин-Булат, сын Булата был воином, а не царедворцем. Собираясь в поход, он помышлял об оружии и броне, а не о торжественных одеяниях. Ферязь и шубу хан повелел прихватить, когда подумал, что наверняка встретится с братом, окажется при дворе. Правда, оказавшись во дворце, о нарядах касимовский Саин-Булат как-то не вспомнил. Как вернулся в походном поддоспешнике, так в нем и разгуливал.

– Поймали, великий хан! – в распахнувшуюся дверь слуги заволокли княжеского посланца со смотанными за спиной руками. Атласная рубаха курчавого паренька была порвана на груди и на плече, под глазом наливался овальный кровоподтек.

– Иншал-ла! – опешил от этакого зрелища касимовский царь. Но уже через миг взорвался гневом: – Я велел вернуть, а не убить! Дикие шайтаны, псы шелудивые, вы что наделали?! Вон с глаз моих долой, пока самим головы не оторвал!

Нукеры, даже не пытаясь оправдаться, моментально шарахнулись наружу, но при том аккуратно затворили за собой тяжелую тесовую створку.

– Вот проклятье! – выхватив кинжал, Саин-Булат рассек веревки на руках холопа. Потрогал рваный рукав, покачал головой: – Вот шайтаны! Ты это, православный… Зла на моих нукеров не держи. Старательные больно. Повелел тебя обратно пригласить, а они и рады гоняться, за руки, за ноги волокут… А за рубаху рваную… За обиду сию вот тебе от меня замена. Носи! И широким жестом касимовский царь кинул слуге на плечи драгоценную ферязь.

– Благодарствую, великий хан, – выдавил побитый холоп.

– Ты не рассказывай никому о сем казусе, хорошо? – предложил Саин-Булат, полез в кошель, достал тяжелый золотой рубль. – Вот, к глазу приложи. Холод как раз к месту выйдет. Так что скажешь, православный? Мы договорились? Али как?

Последние два слова прозвучали уже не очень по-доброму, и паренек торопливо кивнул:

– Воля твоя, великий хан. Никому не поведаю!

– Тогда что случилось с тобой, православный?

– На крыльце оступился, по ступенькам упал, – после короткого раздумья ответил паренек. – Глаз подбил и одежку порвал маненько.

– Вот и славно, – широко улыбнулся татарский хан. Оглянулся на шубу, на залитое солнцем окно, махнул рукой и взял только шкатулку: – Ладно, не на пир собираюсь. Веди меня к княгине! И без того прособирался.

Постоялый двор, изрядную часть которого занимала челядь княгини Черкасской, находился от царского дворца через Волхов, на берегу возле крепости. Буквально только мост перейти – тоже новенький, белый, году настилу и перилам явно нет. Доложить о себе нетерпеливый татарский хан не дал – поднялся к жилью вместе с холопом и вместе с ним вошел в гостевую горницу.

Летняя жара вынудила знатную женщину отказаться от мехов и тяжелых дорогих нарядов – княгиня Анастасия сидела возле окошка в светло-сером сарафане из обычного сатина, хотя и с золотой вышивкой от шеи до подола, а волосы ее прикрывала лишь наброшенная поверх венца жемчужная понизь.

– Что с тобой, Филька? – изумилась княгиня.

– Так спешил с поручением твоим, матушка, что на крыльце оступился, – склонился в низком поклоне холоп. – Зашибся вот да порвался.

– Тогда ступай, зашивайся, – отпустила его женщина. – Внизу передай, здесь я желаю трапезничать. С гостем.

– Да, матушка… – Холоп оставил господ наедине.

Саин-Булат помолчал, не зная, с чего начать. Протянул шкатулку:

– Вот, любезная княгиня Анастасия…

– Поставь на подоконник, – велела женщина, сама притом поднявшись и отойдя в сторону. – Ты, верно, специально подгадал, любезный хан, аккурат к обеду. Посему отложим примерку на потом.

– Я могу подождать! – вскинулся Саин-Булат.

– Ну, отчего же? – пожала плечами княгиня. – Ты мой гость, должен преломить со мной кусок хлеба, раз уж пришел. Вина я сегодня велела не подавать, опасаться тебе нечего.

– Меня вино не оскорбляет, княгиня, – покачал головой касимовский царь. – Я его просто не пью.

– Мне нравится свекольный квас, любезный хан. Как ты к нему относишься?

– Пока не знаю.

– Вот и попробуешь. Только будь осторожен. Губы от него становятся алыми, как малина.

– И такими же сладкими?

– Пока не знаю, – потупя взгляд, улыбнулась княгиня Анастасия, указала рукой: – Прошу к угощению, любезный хан.

Пока они беседовали, набежавшая дворня успела накрыть стоящий посреди горницы стол: пара расписных тарелок с бужениной и ломтями убоины, хлеб, темно-красная вишня, порезанные на четвертинки огурцы, миска с жареными пескарями, глиняный кувшин, два серебряных кубка.

Скромно – но ведь ни о каком пире речи и не шло.

– Ты нальешь мне кваса, храбрый Саин-Булат? – Княгиня вытянула из ножен тонкий и длинный, изящный, как она сама, трехгранный стилет, наколола им кусочек буженины, отправила в рот, наколола мясо. – Государь зело хвалил твою отвагу, великий хан. Может статься, ты поведаешь мне о своих подвигах?

– Да чего там рассказывать? – пожал плечами воин. – Чужих рубили, своих защищали. Вот и все подвиги.

– Но ведь все это сопровождалось баталиями? Свеи сдались не просто так?

– Немного с пушек стреляли, немного копьями кололи, – опять пожал плечами Саин-Булат. – Все как всегда.

– Тебя послушать, великий хан, – женщина одного за другим положила в рот несколько хрустящих соленых пескариков, – так о великих военных походах и рассказать интересного нечего?

– Много чего рассказать можно, – в третий раз пожал плечами гость. – Военный поход Савад-бек это когда ты поднимаешься в седло и едешь. День едешь, два едешь, неделю едешь, три едешь, месяц едешь, еще месяц едешь и, наконец, приезжаешь на поле, где стоят вороги. Ты вынимаешь саблю, кричишь: «Иншал-ла!» и скачешь на них. Они разбегаются, ты убираешь саблю в ножны, поворачиваешь коня и едешь домой. День едешь, два едешь, неделю едешь, три едешь…

Княгиня звонко расхохоталась, блеснув ровными жемчужными зубами:

– Первый раз я слышу историю великих побед в таком унылом изложении! – Она пригубила кубок. – От воина по прозвищу Булат я ожидала услышать нечто совсем другое.

– Зачем говорить о крови с прекраснейшей женщиной ойкумены? – опять пожал плечами воин. – С тобой хочется говорить о цветущих садах, о поющих птицах, о солнечных восходах, о весенней капели, но никак не о мечах и пищалях. Моя душа поет от звуков твоего голоса, от каждого взмаха рук, от радужных отблесков на твоих белоснежных щеках. Рядом с тобой, порождение красы и счастья, я не способен вспоминать о смерти.