Свидание вслепую - Татьяна Алюшина

И ничего не помогало: ни работа тяжелая, ни оправдания и обвинения себя, ни это осторожное избегание конкретного слова!

Ни-че-го!

Он ложился в кровать умотанный до предела морально и физически, и вдруг в памяти всплывали слова Зины, ее голос: «Я и представить себе не могла, что можно так улетать от поцелуя…» И у него все тело жаром обдавало, глубоко наплевав на любую усталость и измотанность физическую!

Сколько раз Захар набирал ее номер… и отключался, не дождавшись гудка. Нет! Что он ей скажет? А услышит ее голос – как потом жить? Нет!

Думал деду Захарию позвонить. Года три назад он купил ему сотовый, научил пользоваться и оплачивал вперед. А то сидит там, у черта на рогах, без связи, а возраст-то приличный, побаливать стал – мало ли… Хотел поговорить, рука тянулась, но – подержит-подержит трубку в руке, посмотрит на нее задумчиво и отложит.

Что он ему скажет?

На жизнь пожалуется, совета попросит, поддержки?

В чем? В совершенном побеге от женщины, которая единственная что-то для него, Захара, значит? В трусости своей? В глупости? Заранее понятно, что дед ответит!

Недели через две, когда он разобрался с делами на очередном объекте: кого надо – поощрил, кого надо – наказал, а кого и выгнал, принял все документы, поставил где надо подписи. После этого, как заведено не нами, принимающая сторона собралась закатить банкет по случаю успешной сделки. Захар Игнатьевич, как рачительный руководитель, притормозил их чрезмерное рвение: времена не те, шиковать без надобности не стоит, а вот узким кругом, скромно и без значительных затрат, можно.

Узким еще и лучше получилось.

Кое-кого из подчиненных он знал давно, по совместной работе времен начала своей карьеры. Вот они-то и пригласили его к себе. Душевно посидели в загородном доме одного из тамошних руководителей, с банькой, скромной выпивкой под традиционные местные достойные восхищения закуски, под неспешное обсуждение дел насущных и не очень. Ночевать Захар остался там же, окруженный вниманием и выказываемым уважением.

Комнату, которую ему отвели для ночлега, украшало огромное, скошенное по покатой крыше окно, в которое нагло вторгалась полная, сияющая серебром луна.

Он долго стоял, смотрел в это окно, поражаясь красоте суровой пейзажа, редким, скрюченным деревцам тундры, снегам до горизонта, величию и умиротворенности природы…

И вдруг с возникшей откуда-то, из самых потаенных глубин души чистейшей, незамутненной, как родник, откровенностью, которая лишь изредка посещает нас, подумал: «А чего я так труханул-то? Ну, на самом деле? Предательства? Боли расставания? Да еще и жизни не случилось, а я уж расставаться испугался… Или не этого совсем?»

Ему уж сорок два. Нет времени пугаться, прыгать по кустам зайцем, поднятым из укрытия лисой, чтобы боли избежать, подстелив во всех возможных местах падения соломки!

Сколько ее осталось, жизни той? А если вдуматься, оглянуться назад – и не жил-то на всю катушку! Все мотался где-то. И не любил, так, чтобы до потрохов, по-настоящему! Страсти по Катерине не в счет… Это было животное притяжение, без любви, без силы душевной, секс голимый. А так, чтобы жизнь делить с кем-то пополам, чтобы и слезы вместе, и смех, и горе, и любовь на двоих – даже с Иринкой так не получилось!

Промотался, жизнь растратил на работу бесконечную, разъезды. Знать не знал, не видел, как растет его ребенок, делает первые шаги, как вырастает первый зубик, не знает, какое он сказал первое слово… а еще – первая двойка, драка в школе!

Не знал и не понимал, как это – когда жена вечером, уж ночью, после любви, пусть не юношески жаркой, а размеренной, привычной, шепотом в твое плечо расскажет о своих делах за день, проблемах, а ты послушаешь, решишь что-то, взяв ответственность за каждодневные дела на себя. Без сомнения, он любил Ирину, но то была молодая, незакаленная любовь, совсем другого Захара Дуброва, с другими приоритетами, мыслями в голове, целями, устоями. Она была – и спасибо ей великое, что случилась в его жизни. Но не набрала той силы и мощи в любви, что познается с годами, с мудрением, с прорастанием каждодневным друг в друга. Он же, как летучий голландец, все пропустил, пролетев мимо дома, жизни, мимо любви…

Как сказала Зинуля?

«Это и есть жизнь! И, к сожалению, она, как скоростной поезд, проносится мимо… И либо жить, либо стоять на перроне и смотреть вслед. Я предпочитаю первое!»

– Ты сильнее меня, милая! – прошептал Захар снегу за окном, подсвеченному загадочным лунным сиянием, и уткнулся лбом в холодное стекло. – И смелее! Только я тебе об этом никогда не скажу…

И еще он понял, что никакой это не страх заставил его, по сути, сбежать от Зины, предварительно шаркнув ножкой в виде извинительного расставания, нет. Ни черта давно и прочно не боялся Захар Дубров, кроме обычных волнений и страхов за родных и близких! Нет! А неожиданная любовь, заставившая растеряться. Не испугаться – а именно растеряться, как от лавины, рухнувшей бесшумной массой! Так сильно, глубоко, перевернув жизнь, рухнула на него встреча с Зинаидой…

Он лег на кровать поверх покрывала, не раздеваясь, прикрыл глаза согнутой в локте рукой, и неожиданно ярко, в деталях, вспомнилось ему прошлое, словно он вернулся в то время, переживая и проходя его заново…

Середина лихих девяностых. Он долго, несколько лет вкалывал на надрыве. Маленький Никитка, полная безнадега и безденежье. Захар тянул из себя жилы на всех возможных работах и подработках. Ничего, молодой, чего там, сдюжим! И действительно – ничего! Вскоре полегчало немного, и с деньгами, и с делами налаживаться стало, и Ирина на работу вышла – тоже подмога.

Прорвались вроде бы…

Но через годок, когда он и забывать стал, как пришлось вкалывать, случилось событие, напугавшее Захара до дрожи в поджилках, до паники!

Проснувшись одним далеко не прекрасным утром, Захар с удивлением понял, что не может встать с кровати!

Не то чтобы совсем уж обездвижен – ни рукой, ни ногой, но для того чтобы подняться, ему пришлось приложить максимум усилий, заставляя себя двигать конечностями. Встать-то он встал, и даже дотащил себя до кухни, но почувствовал, что совершенно разбит.

– Грипп, может? – встревожилась Ирина, потрогала его лоб и, не удовлетворившись результатом, пошла за градусником.

Может, и грипп, но странный какой-то: ни насморка, ни больного горла и кашля у Захара не было, и температура обрадовала положенной нормой. Вызвали участкового врача. Замученная женщина строгим, уставшим голосом объявила:

– Никаких признаков ОРЗ я у вас не нахожу! Горло, легкие чистые, температуры нет. Больничный не дам!

– Я не могу двигаться, нет сил, – пожаловался Захар.

– А кто сейчас может? Вон, только бандюки да бизнесмены крутые!

И ушла, раздосадованная необоснованным вызовом симулянта. Захар позвонил на работу, вернее, во множественном тогда еще числе – на работы, предупредил, что плохо себя чувствует, отлежится денек.