Сердце рыцаря - Джиллиан Брэдшоу

Роберт посмотрел на меня, а я возблагодарил Бога и сказал: «Это мой вассал Тиарнан из Таленсака, лорд Роберт. Он один из лучших рыцарей Бретани, и я предпочту его одного целому отряду пеших солдат. Но я благодарен Богу за то, что у меня на службе есть много смелых людей и в эту минуту они спешат мне на помощь. И я хочу, чтобы вы сейчас вернули все награбленное, отдали свое оружие и отправились домой». И Роберт сделал все, что я велел. Хоэл снова бросил сердитый взгляд на Алена.

– Но это далеко не все, за что я так ценил Тиарнана. Ему никогда не важно было, за каким столом он сидит и кто оказался выше его или какой кусок мяса ему поднесли слуги. В отличие от некоторых он не оскорблялся, если я оказывал честь другим. Он никогда не устраивал неприятностей своим соседям и был любезным и уступчивым во всех переговорах. А когда дело доходило до охоты, то он знал всех зверей в лесу, словно они были его родней: я сам видел, как он подманил лисицу из норы прямо к своей руке. Не было другого такого человека, который был бы таким ужасным на поле боя – и таким мягким вне его. Я могу понять, почему леди Элин плохо быть в Таленсаке одной. Она поссорилась со своим господином, и его люди нескоро простят ее за это. И им не понравится, когда на его место она посадит этого расфранченного трубадура. Проклятие! – Хоэл резко провел тыльной стороной ладони по глазам. – Он ведь ее обожал. Она должна была бы подождать полгода.

Воцарилось молчание. Герцогиня тоже усиленно моргала и в кои-то веки не пыталась защищать юную любовь. Мари думала о том, что сказала Элин накануне ночью, и стыдилась, что сердце ее отчаянно бьется, соглашаясь с Хоэлом.

– Не судите ее слишком строго, господин мой, – проговорила она. – Если бы Тиарнан прислушался к ней, он сейчас был бы здесь. Она ведь умоляла его не ходить на охоту одному.

Хоэл хмыкнул.

– Это верно, – сказал он. – Да, наверное, это так. И он ее действительно обожал и захотел бы, чтобы я отдал ей его земли и сделал ее счастливой. Ну что ж...

Он отодвинул от себя ломоть хлеба с олениной и сполоснул пальцы в серебряной чаше с водой, после чего вытер руки о салфетку, которую поспешно предложил ему дворецкий. Он обвел взглядом стол. По его сторонам сидели придворные – канцлер, казначей, коннетабль и их жены, – и на всех лицах увидел отражение собственного возмущения. Хоэл моментально пожалел о том, что был так резок: ветреность одной женщины не должна бросать тень на всю Бретань. Он снова осмотрелся вокруг, ища возможность улучшить обстановку, – и на этот раз его глаза остановились на Мари.

– У тебя усталый вид, леди Мари, – проговорил он гораздо жизнерадостнее. – Уж не лишилась ли ты сна из-за поклонника, потерявшего надежду?

Чуть раньше Тьер объявил всем присутствовавшим в зале о своем намерении «прекратить преследование» и стать гарантом Мари.

– И было бы странно, если бы этого не случилось, – отозвалась Мари, которая моментально поняла намерения герцога. – Из всех моих поклонников он больше всех достоин того, чтобы из-за него лишались сна.

Хоэл снова посмотрел в зал, но на этот раз на стол гарнизонных рыцарей, где сидел Тьер, оживленно разговаривавший со своими друзьями.

– Ты действительно так думаешь? – спросил он. – Я всегда мысленно объединял его с кузеном. Один строит из себя павлина с помощью одежды, другой – своим острым языком. Но в Тьере есть что-то большее, да?

– Да, – горячо подтвердила Мари. – По правде говоря, мой господин, мне кажется, что вы много теряете, используя его так мало. Его честность равна его уму, а сердце у него значительно мягче его языка, который, признаю, довольно остер. Если он на что-то решился, то будет верным и преданным. А еще он очень хорошо умеет читать и знает латынь. Он учился в Бонн-Фонтейне. Он мог бы отличиться у вас на службе.

Хоэл задумчиво прищурился на Тьера. Не могло быть и речи о том, чтобы возвысить племянника де Фужера сильнее чем его сына: это оскорбило бы лорда Жюля. Хоэл получил герцогство через жену и знал, что многие влиятельные бретонские семьи этим недовольны. Он не смел оскорбить их, опасаясь лишиться их поддержки. Но если Ален станет владетелем поместья, он оставит герцогский двор, и тогда придворная должность, данная Тьеру, станет комплиментом его семье, а не оскорблением.

Авуаз тоже внимательно смотрела в сторону Тьера, который продолжал шутить, не замечая их взглядов.

– Знаешь, милый, – тихо заметила герцогиня, – а ведь Мари права. Она прекрасно умеет оценить своих поклонников.

Герцог ухмыльнулся.

– Значит, Тьер ошибся, отказавшись от ухаживания? – спросил он весело.

– Нет, милорд, – твердо ответила Мари. – Я не выйду за него, как и за любого из присутствующих, без благословения моего отца.

– Старая песня!

– Мне и самой надоело ее петь, мой господин. Хоэл хмыкнул.

– И вместо этого ты начала петь похвалы своему гаранту? Интересно, зачем он дал эту клятву, если действительно отказался от притязаний на тебя? Он знает, что тебе ничего такого не грозит. Авуаз меня придушила бы во сне, если бы я даже заикнулся об этом.

– Фи! – сердито откликнулась Авуаз. – Я бы никогда не стала душить спящего. Я это сделаю, когда ты будешь бодрствовать, милый.

Он ухмыльнулся и поцеловал ее мизинец.

Мари наклонилась к Хоэлу и понизила голос до шепота:

– Он сказал, что это может стать хорошей отговоркой, когда его дядя будет давить на вас из-за Шаландри.

Хоэл мгновение молча взирал на нее, а потом расхохотался.

– Он и правда так сказал? – спросил он. – Остроумный парень, а? Клянусь Богом, он заслуживает повышения!

Элин задержалась в Плоэрмеле еще на три дня, и хотя весь двор осуждал ее новую помолвку, она отправилась в Таленсак крайне неохотно. По крайней мере придворные осуждали ее не слишком открыто и рядом был Ален, а в Таленсаке холодная неприязнь слуг стегала ее, словно ледяной ветер, – и там не было никого, кто бы заслонил Элин от нее. Она думала было поехать домой, в Компер, и оставаться там до самой свадьбы, но побоялась. Слишком велика была пропасть, отделившая счастливую девушку прежних лет от той озлобленной женщины, которой она стала. К тому же отец досадует на нее за то, что она решила выйти замуж за Алена: когда Ален был соперником Тиарнана, отец наговорил о нем столько гадостей, что теперь считал себя обязанным осуждать их брак. И Элин понимала, что не вынесет, если ее любящий отец тоже с ней поссорится.

От Плоэрмеля до Таленсака было всего полдня пути, но Элин выехала только в полдень, а зимние дни были короткими, так что она подъехала к дому уже после наступления темноты. Она слезла с седла и отправила сопровождавших ее слуг в конюшню с лошадьми. Дверь оказалась закрыта на засов, и она нетерпеливо в нее постучала. Никто не отозвался. Она постучала снова, а потом начала кричать и бить в дверь ногой. После еще нескольких минут ожидания на холоде засов наконец отодвинули. Кенмаркок открыл двери и посторонился, пропуская ее. Элин гневно прошла внутрь, но слова упрека замерли у нее на губах. Зал, освещенный красными углями, горой лежавшими в очаге, и одной свечой на центральном столе, выглядел так, словно дом собирались полностью разорить. Горы белья лежали по углам, а сундуки и короба, открытые и наполовину опустошенные, были разбросаны повсюду. Пахло грязью и пролитым вином. Кроме свечи, на столе были только кувшин и перевернутая чашка. Гневно обернувшись к Кенмаркоку, Элин обнаружила, что от него несет вином.