Падшая женщина - Эмма Донохью

— Гренландия, — сказал он. — Три месяца пути отсюда.

Мэри взглянула на картинку. Только когда мозолистый палец хозяина указал на изображенную рядом маленькую лодочку с крошечными человечками, до нее дошло, каковы размеры кита на самом деле. Она тихонько охнула.

— Говорят, его зубы пятнадцать футов длиной, Мэри.

— Правда?

— Не знаю. — Мистер Джонс задумчиво посмотрел на картинку. — Надеюсь, что да.

Мэри сказала, что, пожалуй, пойдет, поскольку не желает отвлекать хозяина от дела, но он заверил, что сейчас ему не помешает помощь. Дэффи не было дома, он развозил заказчикам чулки. Поэтому Мэри пришлось держать длинную полоску китового уса, изогнутую наподобие лука, пока мистер Джонс вшивал ее в предназначенный для нее узкий карман. Он заметил, что руки у лондонской девчонки на удивление крепкие и совсем не дрожат.

Беспокойнее всего она чувствовала себя днем. Иногда хозяйка замечала это и посылала Мэри куда-нибудь с поручением под предлогом того, что «Эби сегодня выглядит уставшей, не правда ли?». Сама же Эби в эти дни работала только по указке и выполняла лишь самые необходимые задания. На лице у нее при этом появлялось упрямое ослиное выражение, которое Мэри прекрасно понимала. «Пусть лондонская девчонка сделает» — вот что означали гримасы негритянки.

Но Мэри была только рада лишний раз выбраться из дома. Сегодня у нее был целый список дел, который пришлось держать в голове, — и заканчивался он «половиной фунта кофе из бакалейной лавки, и смотри же, не забудь попросить их записать его в долг до пятницы». Смотри же. Так всегда говорила ее мать. Но в отличие от Джейн Джонс Сьюзан Дигот всегда указывала на какое-нибудь несчастье: что-то пролитое, или сломанное, или еще один несчастливый день.

Грязный снег сгребали прямо к стенам домов. За те несколько недель, что Мэри прожила в Монмуте, Инч-Лейн сузилась до размеров ее юбки. Неужели эта зима будет длиться вечно?

Здесь не было тротуаров, как в Лондоне, и приходилось пробираться прямо сквозь мусор и дерьмо, выглядывавшее из-под снега. Миновав Инч-Лейн, Мэри обнаружила, что находится в самом сердце Монмута, точно между благородными домами на Уайткросс-стрит и вонючими маленькими хибарами. Такая теснота не переставала ее удивлять: знать и бедняки жили не больше чем в двух минутах ходьбы друг от друга. Все дома были выбелены известью; медные ручки дверей сияли.

С самого первого дня Мэри настороженно вглядывалась в прохожих на улице, боясь наткнуться на того самого валлийца, с которого она содрала целый фунт на постоялом дворе в Колфорде за якобы потерянную невинность. Но он не встретился ей ни разу. Должно быть, он жил не в Монмуте, а где-нибудь на ферме за горами, решила она.

Она уже выучила названия дюжины улиц — да больше в этом крошечном городке, зажатом между двумя речками и закованном в снега, кажется, и не было. Там, за излучиной, где тоненькая Монноу встречалась с полноводной Уай, простирались луга Чиппенхэм-Медоуз. По словам Дэффи, местные жители любили прогуливаться там летними вечерами. Но лето представлялось ей чем-то ненастоящим. В этой части света время стояло на месте. В доме на Инч-Лейн на стенах все еще висели ветки хвойных деревьев, которыми комнаты украшали к Рождеству.

От ветра у нее заслезились глаза. Мэри закрыла лицо платком и натянула митенки на голые кончики пальцев. Тонкие башмаки скользили по слежавшемуся снегу. Теперь она уже не помнила, почему так мечтала выйти на улицу. Поверх плаща Мэри завязала целых две шали, и все равно ей было нестерпимо холодно. Воздух был до странности чист и прозрачен; он не пах вообще ничем.

Она купила немного соли, завернутой в бумажку, в бакалейной лавке; закупоренную склянку с зеленой мазью для больных ног миссис Эш в аптеке Ломакса; кусок свежего масла в лавочке у моста. Через час Мэри брела вдоль Уай с тяжело нагруженной корзиной в руках. В кармане у нее лежало полкроны — сдача для миссис Джонс. Потерять эти деньги было невозможно. С того самого дня, как мать отлупила ее за оброненный пенни, Мэри всякий раз, опуская руку в карман, проверяла, нет ли в нем дырок.

— Всегда носи с собой полкроны, чтобы при случае доказать, что ты не шлюха.

— Как полкроны могут доказать, что ты не шлюха, Куколка?

— Ты заплатишь их констеблю-«исправителю», дурочка!

Долл Хиггинс всегда носила в туфле полкроны и никогда не пропивала их, никогда — даже если ей приходилось закладывать плащ в самую дурную погоду. Долл Хиггинс, которая больше смерти боялась потерять свободу и думала, что полкроны спасут ее от любой беды!

Мимо прошла женщина с тремя детьми.

— Праздные руки. Займи руки! — буркнула она.

Мэри вздрогнула. У женщины был такой сильный акцент, что поначалу она даже не разобрала слов. Мэри посмотрела в ее мутно-карие глаза, затем перевела взгляд на руки. Прямо на ходу незнакомка чесала шерсть. Семенившие следом за ней дети делали то же самое.

— Я несу корзину, — возмущенно возразила Мэри. Собственный голос показался ей слишком визгливым.

— В следующий раз неси ее на локте, а руки пусть работают, — не замедляя шага, бросила женщина.

Дети пробежали мимо. Они работали не так слаженно, как мать, их пальцы двигались гораздо медленнее, как у неопытных музыкантов.

Мэри бросила взгляд на свои руки. Кончики пальцев, торчащие из митенок, онемели и почти посинели от холода. Но насколько они нежнее и мягче, чем пальцы любой местной женщины, с несколько злобным удовольствием отметила она. В прежней жизни единственная работа, которую приходилось проделывать ее рукам, — это приподнимать юбки, чтобы они не волочились по грязи, и — иногда — возвращать к жизни орудие какого-нибудь старика. При этой мысли она даже фыркнула от смеха. Как бы назвали ее местные, если бы знали об этом?

Покупательницы в бакалейной лавке гомонили, как гусыни, но, когда вошла Мэри, все разговоры вдруг стихли. Она до сих пор не понимала, на каком языке говорят между собой эти люди: на валлийском или на английском, но с ужасным валлийским акцентом. Лавочник оказался довольно дружелюбным.

— Дочка Сью Рис, не так ли? — спросил он, заворачивая кофе в бумагу.

Мэри изумленно кивнула:

— Неужели это можно сказать вот так, по лицу?

Лавочник расхохотался; женщины присоединились к нему.

— Нет, дорогуша. Просто мы про тебя слышали, только и всего.

— Добро пожаловать домой, — добавила одна из покупательниц.

Мэри сухо поблагодарила ее и как можно скорее вышла. Добро пожаловать домой! Господи, они что, все сумасшедшие?

Когда она шла по Монмут-стрит, ветер вдруг взметнул снег, словно невидимой огромной метлой. Густая белая пыль стояла в воздухе, похожая на шелковую завесу; она то собиралась в облака, то снова рассеивалась. Это был снегопад наоборот, снизу вверх. Снег летел Мэри в лицо, забивал нос и глаза. Прикрываясь рукой, она взглянула на шпиль церкви Святой Марии. Над ним висел мутно-белый шар солнца. Далекие крыши были точно такого же тускло-коричневого оттенка, как и голые деревья. Это был мир, лишенный цвета, и Мэри не могла отделаться от ощущения, что медленно слепнет.