Опоздавшие к лету - Андрей Лазарчук

— Ну вот, — недовольно сказал Петер. — Хоть бы морду целой оставили, что ли…

— Душу отвели, — сказал Козак, забрасывая автомат за спину.

Выход нашли: Арманта, похожего фигурой на майора, одели в майорскую форму, и Петер снимал со спины, как его ведут в блиндаж, запирают за ним дверь и пломбируют ее, и два сапера с автоматами становятся на стражу; потом господин Мархель в полковничьем обличии прочел Арманту — Петер опять снимал со спины — приговор, согласно которому майор Вельт за поведение, позорящее честь офицерского мундира, приговаривался к пожизненному заключению и полному поражению в правах.

— Скомкали эпизод, — сказал с сожалением Петер. — Могло лучше получиться.

— Сойдет, — сказал господин Мархель. — Не будем отвлекать внимание зрителя на второстепенные сюжетные ответвления. Вечером этого дня Петера попытались убить. Он возвращался из павильона один, и вдруг перед ним вырос человек, и скрипнул снег сзади, там тоже кто-то был, человек поднял руку и что-то сказал, Петер не расслышал, потому что, сделав обманное движение вправо, сам отклонился влево и повернулся боком, выстрел был глухой и мимо, Петер бросился в ноги стрелявшего, но тот успел выстрелить еще раз, и Петера обожгло вдоль спины, он сбил мазилу с ног, кто-то топтался рядом, Петер крепко держал своего противника за кисть с пистолетом, еще раз грохнул выстрел, потом из темноты мелькнул сапог — прямо в лицо, вспышка была поярче, чем от гранаты, но Петер выскользнул из-под этой вспышки, пистолет был уже в его руке, и он выстрелил по метнувшемуся еще раз сапогу, и тут вдруг стало легко, кто-то оторвал от него противника, потом ему терли снегом лицо, и, кажется, Козак сказал: «Ну и уделали тебя!» И тут вдруг поплыло, и очнулся Петер уже в тепле. Это был тесный блиндаж саперов, он лежал на нарах, было душно и накурено, горел свет, саперов было много, во рту горело от рома, и кто-то сказал: «О! Сразу и полегчало. Налей-ка еще», — и ему поднесли еще кружку, Петер выпил и пришел в себя окончательно. На правом глазу был бинт, вообще вся правая половина лица была как деревянная, и страшно горела спина.

— Говорил же я тебе — на хрена ты ходишь в одиночку? — сказал Козак, он был здесь, и еще были знакомые лица, а в углу сидели двое с набитыми мордами — должно быть, покушавшиеся.

— Эти, что ли? — кивнул на них Петер.

— Они, — сказал Козак, — они, родимые…

— Зачем это вы, ребята? — спросил их Петер.

— Мы уж тут пытались им внушить, — сказал Козак. — Но тупые, как пеньки. Деревня…

— Сами вы тупые! — сдавленно сказал один из тех, помоложе. — Не видите, что ли — продали нас всех на корню! Это же заговор! А-а…— Он обреченно махнул рукой.

— Так ты что же думаешь — киношников перебьешь, и все пойдет как по маслу? — спросил Петер.

Тот промолчал, глядя исподлобья, зло, как хорек.

— Чего молчишь? — ткнул его в бок Козак.

— Погоди, Карел, — сказал Петер. — Ребята не разобрались — бывает. Давайте с начала. Не было киношников — все шло хорошо. Приехали киношники — все стало плохо. Значит, убить киношников — и все опять будет хорошо. Так, что ли?

— Ну, — сказал один из тех. Другой молча кивнул.

— Поздно убивать, — сказал Петер. — Надо было сразу. В первый же день. Теперь уже поздно. Карты сданы, и игра сделана…

— Вот и Христиан про то же говорил, — сказал Козак.

— Да, — сказал Петер. — Это все равно что пытаться остановить камнепад, вытащив из него самый первый камень — с которого началось… да и началось-то еще до нас… Я не знаю — все так перемешалось, — где есть наша вина, где ее нет… но главное — это подлость и трусость и вашего генерала, и нашего советника… и ваша, господа саперы, черт вас подери с вашими доносами и тотализаторами…

Саперы зашевелились, но никто ничего не сказал.

— Ладно, дело прошлое… хотя… ладно, — решительно оборвал себя Петер. — Вот я вас спрашиваю: вы все — хотите, чтобы о вас — о таких — память осталась? Или не хотите? Или — чтобы пригладить, причесать, подмазать? Как вам желательно? Мялись саперы. Мялись, чесали затылки, подбородки, ладони, было им неловко говорить, что выбрали бы они, конечно, вариант подслащенный, чуточку сокращенный — потому что же… живые ж люди… жить-то хочется, правда?

— А, Карел? Ты-то что молчишь?

— Да я не молчу… В общем, так: делай, как нужно. Понял? Мне, может, и не все хочется… только надо — чтобы все. Правильно, мужики?

Мужики ворчали что-то неопределенное, что, мол, грехи и прочее, и жись прожить — не поле перейти, да ты не обращай внимания, жаль, конечно, когда о нас плохое думать будут — так не надо было по-свински, — ну и так далее…

— А вашего черного я все равно убью, — сказал тот, похожий на хорька.

— Толку не будет, — сказал Петер. — А себя погубишь.

— Я не для толку. Я так… для себя.

— Ваши тогда, до газов, убили?.. — Петер сглотнул, так почему-то резануло это воспоминание о предчувствии, что вот этот, сидящий перед ним, — и есть убийца Летучего Хрена, Эка и Шанура. — Убили полковника, оператора и шофера?

— Наши, — кивнул тот. — Оператора не убивали, неправда. Он сбежал потом.

— Сбежал? — выдохнул Петер.

— Так я же тебе говорил, что видел его потом, — сказал Козак.

— Ничего ты не говорил.

— Только что говорил — видел его и разговаривал.

— Я не понял — что после того… Где он сейчас?

— Не знаю. Ходит где-то. Говорил, что будет ходить и смотреть — и думать.

— Подожди. — Петер опять повернулся к террористу. — Если это ваши — то где киноленты?

— Раздали по рукам. На сохранение. Но это еще до газов было, теперь где и что — мало кто знает.

— Ваш же Менандр их на тушенку выменивал, — сказал Козак. — Ходил и выменивал. Штук пятьдесят, наверное, унес, а то и больше.

— Менандр? — удивился Петер. — Ничего не понимаю.

— Он тебе не говорил?

— Ничего. Ну допрыгается он у меня. Ты тоже отдал?

— У меня не было, — сказал Козак.

— Проклятье…— Петер сжал пальцы так, что они хрустнули. — Ребята — если кто найдет, если у кого есть, если кто знает, где спрятано — отдавайте мне. Тушенки у меня нет, но что-нибудь придумаем.

— Да что мы, совсем уж шкурники, что ли, — сказали саперы. — Принесем, если найдем, чего уж там…

Менандра не было, Петер перевернул весь блиндаж вверх дном, но ничего не обнаружил. Камерон и Брунгильда, матерясь, помогали ему, причем Камерон вспомнил, что дня три назад видел Менандра перебиравшим коробки с лентой, но и не подумал поинтересоваться — проклятье! — а Брунгильда высказывалась весьма произвольно по поводу всего на свете, пока Петер не сообщил ей свежую информацию о Шануре — она ахнула, села и молча сидела очень долго, будто ждала, что вот сейчас он войдет — никто, конечно, не вошел, а Петер вдруг ощутил страшную тяжесть во всем теле и еле дотащился до койки, оставив Камерона убирать все, что они пораскидали, в обжитом блиндаже оказалось поразительно много вещей, однако уснуть не смог, задремал и застонал, так заныло лицо и спина. Брунгильда разбинтовала его и, чуть не плача, стала промывать заплывший глаз и прикладывать снег к скуле, а со спиной вообще ничего нельзя было сделать, пуля сорвала узкую и длинную полоску кожи, даже перебинтовать это было трудно, наконец Камерон придумал приклеить бинт вдоль раны клеем для киноленты, и, неожиданно успокоившись, Петер крепко уснул. Во сне он видел Шанура, Шанур что-то говорил ему, но Петер не понимал ни слова, будто Шанур говорил на каком-то ином языке, а потом Шанур повернулся и пошел прочь, Петер попытался удержать его, но рука проходила сквозь Шанура свободно, как сквозь призрак…