Мужчина для сезона метелей - Вера Копейко

— Да, — сказала она.

— Даже не испытав, подходит он тебе или нет? — Тамара Игнатьевна пристально всмотрелась в лицо Августы. Оно медленно краснело. — Понятно, испытав.

— Какая ты умная, — фыркнула Гутя и отвернулась.

— Не смущайся. Грибы надо собирать в сезон. — Она заметила, что между тонкими бровями Гути появилась складка. — Объясняю для непонятливых. Один мой знакомый любил повторять формулу трех охот.

— Трех охот? — повторила Гутя. — Я знаю, первая — это охота на зверей и птиц, вторая — рыбалка, а третья — сбор грибов.

— Так, да не совсем так, — покачала головой Тамара Игнатьевна. — Он придумал формулу для женщин, отдельную. — Гутя молча ожидала объяснения. — Первая — охота за мужчинами с чувствами наперевес, вторая — охота с чувствами и разумом, а на третью взять нечего — только разум. — Морщинок на лице прибавилось, это значит, бабушка откровенно веселилась. — В пору глубокой осени идет сбор уже собственно грибов…

Гутя фыркнула и сказала:

— Глубокой осенью из грибов попадаются одни свинушки. Они условно съедобные. Я читала.

— В самую точку, — согласилась Тамара Игнатьевна. — Вон посмотри. — Она кивнула в сторону комода, на котором стояла фотография, сделанная на ее дне рождения. — Кто на ней — плохие сборщицы в сезон, не тех нашли. Теперь старушки согласились бы на свинушки, — она засмеялась, — почти стих, — чтобы найти себе компанию до конца дней. Наклониться и подобрать они еще в силах, но в пору глубокой осени даже свинушки попадаются редко.

Гутины брови поползли вверх.

— Так вот почему ты и твои приятельницы поднимают гантели? Чтобы наклониться, если увидят что-то… кого-то…

— А как же — сама поднимаю гантели каждое утро десять раз.

— А говорила — борешься со склерозом, — смеялась Гутя.

— С ним тоже. Если поднимаешь, да вовремя забудешь опустить, уронишь себе на ногу.

— Ой, ну ты и ска-ажешь. — Гутя крутила головой. Она поцеловала бабушку в щеку. — Я тобой горжусь с самого детства.

Она не лукавила: так приятно пройтись по улице, когда тебя за руку ведет статная красавица, на которую все оглядываются, с почтением здороваются.

— Так вот, — сказала Тамара Игнатьевна, — продолжая тему о грибах, — у тебя сейчас вторая охота, и ты…

— Но меня никто не зовет замуж, — перебила ее Гутя.

— Тебя собираются взять в жены! — с досадой воскликнула Тамара Игнатьевна. — Я знаю.

— Зато я не знаю.

Тамара Игнатьевна громко фыркнула. Гутя нарочито заглянула под стол, делая вид, будто ищет Тимошу, он фыркает точно так же.

— Тимоши там нет. А глаза прятать не надо. Можешь верить моему знакомому, можешь нет, но лучше как следует провести вторую охоту, чтобы не пускаться в третью. Самую недобычливую… А теперь иди спать. Больше не задерживаю.

Тамара Игнатьевна понимала лучше самой Августы, что с ней происходит, почему она уезжала в Москву. Никакой работы она там не нашла, и если бы ей предложили работать в администрации президента, она бы все равно не согласилась.

Другое место ей нужно. Но она боится признаться самой себе.

Что ж, она вернулась, но, с собственной точки зрения, поступила честно — ее любимое слово. Попыталась убежать от себя, от него тоже, а если теперь он ее настигнет, значит, это судьба.

Тамара Игнатьевна знала, с какой охотой женщины отдаются на волю судьбы. Потому что, любила повторять ее мудрая матушка: судьба то тебе отсудит, на что сам себя осудишь. Человек бежит от себя из страха, причина которого тоже проста — мало кто способен взглянуть на мир широко открытыми глазами.

Придется помочь, решила Тамара Игнатьевна и вынула записную книжку из сумки. Вот этот телефон. Восьмерка — гудок, дальше код города… домашний…

Сейчас позвонить? Или пока еще не время? Она в раздумье стояла над аппаратом, легонько постукивая жестким корешком книжки по раскрытой ладони.

Когда они были с Петрушей в Москве, Тамара Игнатьевна уже тогда, в общем, решила. Она сходила на факультет, на котором преподавала много лет назад русскую литературу, выяснила, куда уехала ее дипломница, с которой они обменялись злыми словами, не подозревая их истинного коварства.

Факультет остался на прежнем месте, на шумной улице, все тот же памятник одному из великих мыслителей прошлого стоял перед входом, новые поколения голубей обозревали с его темени и плеч белый свет.

В учебной части никого из знакомых уже не оказалось, ей посоветовали сходить в архив, где один сотрудник по собственному желанию составляет списки выпускников всех времен.

Лысый человек в пиджаке в клеточку быстро нашел в амбарной книге Нину Орехову. По мужу… Сушникову. Она живет в Дивногорске. И дал телефон.

Тамара Игнатьевна почувствовала, как заломило висок. Сушникова?

Но… почему?

«Что — почему?» — поставила себя на место Тамара Игнатьевна. Потому что у нее такая фамилия по мужу. Как у того человека, по которому страдает Августа. Она показала ей визитную карточку своего знакомого.

Вот тебе и на! Да что за связь такая у нее с этой Ниной Ореховой, ныне Сушниковой? Какие звезды сошлись над ними так, что, схлестнувшись столько лет назад, никак не освободятся друг от друга?

Она-то собиралась позвонить бывшей дипломнице Нине в Дивногорск, сказать, что пора повиниться друг перед другом в давней женской глупости. Но если на самом деле этот Николай… Конечно, он вполне может оказаться ее сыном…

Едва переведя дыхание, глотнув свежего воздуха во дворике факультета, Тамара Игнатьевна снова чуть не задохнулась.

А… что такое она слышала… насчет того, что если соединятся двое из родов, проклятых друг другом, то слово утратит свою силу?

Ноги понесли ее вверх по Тверской улице, она шла, не замечая витрин магазинов, которые прежде собиралась рассмотреть. Внезапно остановилась — ого, памятник Пушкину. А куда это она собралась? Чтобы ехать на Сиреневый бульвар, к Полине, ей вообще надо отправляться в другую сторону.

Тамара Игнатьевна закинула голову вверх. Поэт смотрел на бульвар. На бульвар? Ей показалось, он ухмыляется.

Она расхохоталась. Женщина в белой мутоновой шубке и белых сапожках, в прибалтийской вязаной шляпке, стояла рядом с Пушкиным, смотрела в ту сторону, что и он, и хохотала, как ненормальная. Но никто не кинулся надевать на нее смирительную рубаху — Москва и не такое видела.

Черт побери! Он же смотрит на окна того дома, в котором… Пол Анка своими песнями задурил ей голову так, что через столько лет не разобраться. Оттуда, с высоты последнего этажа, она в первый и последний раз видела рубиновые звезды так близко! Правда, теперь их не увидишь — новый с башенками дом отгородил от тех окон не только рубиновые звезды, но и небесные.