Милая девочка - Мэри Кубика

– Сестре тогда устроили выволочку. Ей пришлось извиняться. Хотя она сделала это с таким видом…

Она помнит, что в том возрасте ей было интересно, выгодно ли быть хорошей и милой девочкой. Она хотела быть именно такой.

Когда сестра уходила в школу, а папа на работу, они оставались с мамой вдвоем и пили чай. Это был их секретик.

– Мне она подогревала сидр, а себе заваривала чашку ароматного чая, который хранила именно для таких случаев. И еще мы ели сэндвич с ореховой пастой и джемом. Мы держали чашку, приподняв мизинец, и придумывали друг другу милые прозвища, а потом она мне рассказывала об удивительной жизни в Британском королевстве, о принцах и принцессах, гуляющих по булыжной мостовой.

Она говорит, что отец ненавидел мамино английское прошлое и заставлял ее стать американкой, разорвать все связи со своей страной. Ее мать называла это империализмом – отношениями, основанными на доминировании и господстве.

Она морщится каждый раз, когда упоминает об отце. Не уверен, что это осознанно. Скорее всего, она за собой этого даже не замечает. Но она так делает. Я думаю о том, что отношения ее родителей не только империалистические.

За окном темнеет. Небо черное как смоль, не видно даже луны. Тусклая лампочка в машине позволяет мне различить лишь очертания ее лица и подсвечивает глаза.

– Мама почти лишена возможности соприкасаться с английской культурой, а ведь она попала в Штаты, когда была моложе меня теперешней. Отец даже заставил ее отказаться от типично британских выражений и вместо них употреблять американские. Я не помню, когда чипсы стали картофелем фри, но это произошло во времена моего детства.

Спрашиваю, кто может ее искать. Ведь наверняка кто-то из близких и друзей понял, что она пропала.

– Не знаю, – отвечает она. Впрочем, можно предположить. – Коллеги, должно быть, забеспокоились, а ученики удивились. Что касается семьи… я не знаю. А тебя кто-то будет искать?

Пожимаю плечами:

– До меня никому нет дела.

– Только маме, – добавляет она.

Я поворачиваюсь и смотрю ей в глаза. Слова сейчас лишние. Я знаю наверняка, что каждый раз, когда она на меня смотрит, внутри что-то происходит. Она больше не смотрит сквозь меня. Теперь, когда что-то рассказывает, смотрит мне в лицо. В ее глазах уже нет ненависти и злобы.

Протягиваю нагретую ладонь и касаюсь ее щеки. Глажу ее волосы и убираю прядь за ухо. Она прижимается щекой к моей руке.

– Надо перебираться в дом, – говорю я. – Чем дольше мы здесь сидим, тем хуже будет потом.

На ее лице замешательство, будто она хочет что-то сказать, но не решается. И тут спрашивает о Далмаре.

– А что Далмар? – говорю я.

Она молчит и, кажется, думает. Может, о том, что ей никогда отсюда не выбраться? По крайней мере, мне так кажется. Она размышляет о том, что дни богатой дочери судьи окончатся в обветшалом лесном домике.

– Ничего, – отмахивается она. Передумала. Не хочет об этом говорить.

Я не настаиваю. Далмар последний человек в этом мире, о котором мне хочется вспоминать.

– Пошли в дом, – говорю я.

Она медленно кивает и произносит, растягивая слова:

– Да. Пора идти.

С трудом открыв двери, мы выходим из теплого нутра автомобиля, добираемся до дома и потом сидим в прохладной комнате, прислушиваясь к завываниям ветра за стеной.

Я листаю альбом с рисунками, пытаясь найти, за что можно зацепиться, и тут меня осеняет: кот. Ненавижу котов и кошек. Их гибкость и приспособленчество кажутся мне омерзительными. Они любят свернуться у меня на коленях; уверен, поступают так лишь потому, что знают, как меня это бесит. Их шерсть цепляется ко всему, а еще они издают странный звук, называемый мурлыканьем.

Начальство начинает на меня наседать. Босс напоминает, что прошла не одна неделя с тех пор, как дочь Деннетов вернулась домой, а я ни на шаг не приблизился к разгадке, кто же все это с ней сделал. Проблема проста: мне может помочь только Мия. Но девушка не помнит и собственного имени, не говоря уже о событиях последних месяцев. Мне необходимо как-то покопаться в ее памяти.

Опять вспоминаю о коте. У родителей был шнауцер, у меня – попугай. Я часто вижу соседку, выгуливающую пуделя. У людей странная привязанность к домашним любимцам. Правда, не у меня. Своего питомца я утопил в сортире.

Итак, я звоню приятелю в Миннесоту и прошу об одолжении. Отправляю ему рисунок и объясняю, что мы ищем серого с белым кота весом около десяти фунтов. Тот отправляет человека из Гранд-Марей осмотреть все вокруг дома.

Кота нет. Но есть следы на снегу. По моему совету он оставляет миску с едой и водой, хотя все это может к утру замерзнуть. Что ж, лучше, чем ничего. Прошу обязательно проверить утром, приходило ли животное. В такое время года охотиться не на кого, и эта тварь должна проголодаться и замерзнуть. Приятель напоминает мне, что у них есть и другие дела, помимо охоты за бездомными котами.

– А что еще вам делать? – спрашиваю я. – Арестовывать людей за превышение разрешенного лимита на вылов форели? – И напоминаю, что это то самое дело, о котором неоднократно писали в газетах.

– Ладно, ладно, – сдается он. – Свяжусь с тобой утром.

Рассказываю ей, что мое второе имя Майкл, в честь отца. Первое ей до сих пор неизвестно. Она обращается ко мне по имени Оуэн, если вообще обращается. Я не называю ее по имени. Нет необходимости. У меня на пояснице есть шрам, и она случайно замечает его, когда я выхожу из ванной. Интересуется, откуда он. Объясняю, что меня в детстве укусила собака. О шраме на плече я не рассказываю правды. Говорю, что всего в жизни у меня трижды был перелом: ключицу я сломал, попав в автокатастрофу еще ребенком; руку, когда играл в футбол; а нос – в драке.

Когда я задумываюсь, тру подбородок. В бешенстве начинаю ходить по комнате. Мне все время надо чем-то заниматься. Никогда не мог усидеть на месте больше нескольких минут, и то с какой-то целью: разжечь костер, поесть, поспать.

Рассказываю, как все начиналось. Как со мной связался человек и обещал пять тысяч за то, что я привезу ее к месту встречи. В то время я ничего о ней не знал, только видел фотографию и пару дней походил за ней по городу. Весь план не был мне известен до того самого вечера. Мне позвонили и сказали, что надо делать. Таков этот бизнес – чем меньше исполнитель знает, тем лучше. Работа для меня новая, но и столько денег мне никогда в жизни не предлагали.

Признаюсь ей, что первый раз я работал только за то, чтобы с меня списали долг.

– Тогда я остался без гроша. Потом получал по несколько сотен. Иногда тысячу.

Говорю ей, что Далмар только посредник, тот, кто стоит за всем этим, никому не известен.