Джип из тыквы - Елена Логунова

– Что именно не дошло? – сухо спрашиваю я.

Мне уже надоело, что из меня пытаются сделать идиотку. Я и неосмотрительная любительница скорости, и плохой водитель, и живой труп, и ноль без палочки, и вообще тупица!

«Тут написано, что авария произошла на границе двух районов – Кипучеключевского и Ильичевского, – терпеливо объясняет внутренний голос. – А это же у тебя районная газета, правда? Какого именно района, посмотри?»

Я читаю мелкие строки в шапке под заголовком:

– Номер двадцать первый, Кипучеключевск.

Значит, это номер регионального издания. Спорить могу, в Ильичевском районе тоже выходит «Комсомолец Юга», отличающийся от кипучеключевского варианта только местными страницами.

Можно ожидать, что там есть своя рубрика «Последний путь».

И вполне возможно, что моя авария, случившаяся на пограничной территории, попала и в нее тоже!

К моему великому сожалению, ильичевский «Комсомолец» не столь современен, как его сосед, и вовсе не имеет интернет-сайта. Либо я действительно тупица, потому что не могу его найти.

– Ничего, – успокаиваю я себя. – Завтра съезжу в редакцию, попрошу показать мне бумажный архив.

Продумать план детальнее я не способна – голова, исколотая внутричерепным ежиком, ужасно болит и врастает в подушку. Закрываю глаза, как мне кажется, на одну секундочку.

А когда открываю их – вижу серебристого ежика у себя в ногах.

Удивленно моргаю, отклеиваю голову от подушки, и ежик тоже поднимается, при ближайшем рассмотрении оказываясь макушкой коротко стриженного блондина.

– Привет, красотка! – разгибая спину, смеется Валентин. – Поедем кататься?

Он протягивает ко мне руки, а я поджимаю ноги, и это простое движение позволяет мне понять, что они туго связаны, даже раньше, чем я успеваю разглядеть лаково блестящие полосы скотча на щиколотках.

Ситуация более чем тревожная, тем не менее я испытываю облегчение при мысли о том, что насиловать меня Валентин не собирается. Иначе он связал бы мне руки, а не ноги, ведь так?

А руки мои свободны, и я торопливо озираюсь, прикидывая, чем бы таким оборонительным их занять.

В прошлый раз в подобной ситуации очень пригодилась пустая водочная бутылка, но сейчас рядом со мной нет никаких твердых предметов. Под головой пуховая подушка, под боком планшет, газеты и бумажки с объявлениями. Ничего подходящего для того, чтобы отбиться от врага.

Валентин пока не нападает, даже не демонстрирует враждебности, наоборот: лучится светлой радостью, как весеннее солнышко. Но скотч, крепко связывающий мои ноги, не кажется мне залогом прочной дружбы.

– Что тебе нужно? – я отползаю, пока лопатки не упираются в спинку кровати.

– Не бойся, страстного секса не будет, – смеется Валентин, угадав мои мысли.

Наклоняю голову к плечу, и картинка размазывается, перемещаясь в область эмпатического зрения.

Валек чрезвычайно доволен. Он красиво светится желто-оранжевым, но похож не на уютный ночничок в детской комнате, а на хэллоуинскую тыкву – как будто теплый огонек свечи горит в прорезях жуткой маски. Я понимаю это так: от Валентиновой тихой радости лично мне ничего хорошего ждать не приходится.

А чему же он, собственно, рад?

– Сегодня у нас будет урок чистописания, – сообщает Валентин. – Вижу, бумагу и ручку ты уже приготовила, вот молодец. Бери листочек и пиши…

– Ты что, с ума сошел? – спрашиваю я.

«Не говори так, психов злить нельзя! – волнуется мой внутренний голос. – Сделай вид, что слушаешься его, а дальше видно будет…»

Пожав плечами, я беру ручку и пристраиваю на планшет листок с объявлением, перевернув его чистой стороной вверх.

– Пиши: «Максим, любимый!» – диктует Валек.

«Максим, мерзавец!» – сама выводит моя рука.

– Э, нет! Так не пойдет!

Валек со смехом выхватывает у меня листок, комкает его и бросает в угол.

– Это сойдет за черновик, так даже лучше будет, ты ведь у нас гражданочка психованная… Давай-ка еще раз, теперь уже набело: «Дорогой Макс!»

– Зачем? – я хмурюсь, не понимая, что происходит. – Чего ради мне это писать?

– Просто пиши, – Валентин чертит пальцем знаки в воздухе.– «Максимка, дорогой!» или «Максим, любимый!», это тоже славно. Ну? В чем проблема?

– В том, что Максимка мне не дорогой и не любимый, – охотно объясняю я.

– Не любишь его? – притворно огорчается Валентин.

Я вижу, что он по-прежнему сияет радостью.

– А эту шавку любишь?

Он делает выпад и ногой, как клюшкой, выталкивает из-под дивана лохматый ком. Сидя высоко на кровати, я рассмотрела, что это такое, лишь когда объект оказывается на середине комнаты.

В первый момент мне кажется, что это большой растрепанный букет оранжевых и белых осенних хризантем. Стебли цветов некрасиво стянуты полиэтиленом…

Черт! Это же Белка!

Собака лежит на боку, ее лапы обмотаны скотчем. На морде тоже блестит широкая полоса липкой ленты, зато хвост свободен. Он дергается, и бока ходят вверх-вниз, значит, Белка жива, но не слышно ни звука.

– Ах ты сволочь!

Забыв, что мои ноги тоже связаны, я пытаюсь вскочить и падаю на бок.

Валентин хохочет и сквозь смех командует:

– Сидеть!

И снова хохочет.

– Развяжи Белку, скотина, – прошу я. – У нее лапа больная. Что тебе собака-то сделала?

– Собака – друг человека! – с чувством провозглашает Валентин и вынимает из кармана что-то металлическое, блестящее. – И этот друг мне сейчас поможет.

Он щелкает в воздухе кусачками. «Клац, клац!» – звонко цокает металл, подбираясь к дергающемуся собачьему хвосту.

– Спокойствие, только спокойствие! – говорит Валентин то ли мне, то ли Белке.

Я швыряю в него газету. Она падающей птицей пролетает мимо цели.

– Боже, какая экспрессия!

Смеясь, Валек подхватывает Белкин хвост и поднимает его кончик повыше, чтобы мне было лучше видно.

– Знаешь анекдот про собаку, которой любящие хозяева резали хвост по частям, чтобы не так больно было?

– Не надо! Прекрати! Чего ты хочешь? Чтобы я написала любовную записку Максу? Да без проблем!

Я хватаю другую бумажку.

– Все, я уже пишу: «Максим, любовь моя!» Так пойдет?

– Прекрасно, – Валек покачивается на корточках, как кобра, не опуская кусачки и Белкин хвост. – Давай дальше. «Прости меня, дуру».

– Ох, прости меня, дуру грешную, – повторяю я, торопливо черкая ручкой.