Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

Он развернул листок перед носом Минны:

— Ваш преследователь — он был похож на это?

Лицо Минны из пепельно-серого стало стерильно-белым.

— Откуда у вас этот рисунок? Уже ведется расследование?

— Он похож на это, да или нет?

— Да. Это в точности он.

Минна такого даже не ожидала. Без всяких объяснений Бивен немедленно усадил ее в свой «мерседес» и приказал отвезти его к Рут Сенестье. Минна воображала, что нацист впадет в панику при известии, что его отец в черном списке, а историю с нападением выслушает вполуха. Получилось нечто прямо противоположное.

Бивен уже был в курсе существования мраморного убийцы — у него в кармане даже имелся его портрет! Минна засыпала его вопросами, но он ни на один не ответил.

А правильно ли тащить этого заплечных дел мастера к непокорной Рут, которая только и делает, что нарывается на неприятности с властями? Да. В первую очередь необходимо ее защитить. И не от нацистов, привычного зла, а от убийцы, который безусловно хотел этой ночью ее прикончить…

— Расскажите мне о вашей подруге, — велел Бивен.

Они объехали Тиргартен со стороны зоопарка, потом двинулись прямо на юг мимо Мемориальной церкви императора Вильгельма и наконец выехали на Курфюрстендамм, которую все называли просто Ку’дам.

В былые времена эта улица длиной в три километра была синонимом радости и элегантности, но теперь, после Хрустальной ночи и всех нападений, которым подверглись здешние коммерсанты-евреи, она стала лишь местом позора и человеческой мерзости. Можно по-прежнему глазеть на витрины, но только если вам нравится вид проступающей на них крови.

— Расскажите мне о Рут Сенестье, — нетерпеливо повторил эсэсовец.

— Мы познакомились в конце двадцатых годов. Я тогда была еще студенткой. Мы встретились в госпитале «Шарите». Я стажировалась в отделении для Kriegstraumas, солдат Большой войны, страдавших психическими расстройствами. Рут работала в соседнем отделении.

— Разве вы не говорили, что она художник?

— Говорила, но в то время Рут сотрудничала с Красным Крестом. Она помогала делать лицевые протезы для изуродованных солдат.

— Вы близкие подруги?

Минна ответила без колебаний — она была счастлива поговорить о Рут. Художница была и оставалась до сих пор кем-то вроде ее духовной крестной.

— Очень близкие. Это она приобщила меня к духу Берлина.

— Какому духу?

— Не брать в голову.

— Она коммунистка?

— Нет, непохоже.

— А чем она зарабатывает на жизнь?

— Вообще-то, не своим искусством, по крайней мере не картинами и не скульптурами. Она долгое время сотрудничала с журналами, делая для них зарисовки модных силуэтов, карикатуры, но ей пришлось с этим завязать…

— Почему?

— Почему? — презрительно повторила Минна. — Потому что издательство «Die Dame» основано евреями и после тридцать третьего года на него постоянно оказывали давление. Потому что «Симплициссимус» был вынужден приспособиться к нацистской идеологии, а Рут такого не терпела.

— Цельный характер, — иронично прокомментировал Бивен.

Минна хотела было ответить, но сдержалась: только время терять. Кстати, Бивен придерживался того же мнения.

— Почему у нее французская фамилия?

— Это фамилия мужа. Она училась в Париже, а если точнее, в Академии Жюлиана[90].

— Не знаю такой.

— Это одна из лучших художественных школ в Европе. Там учились такие живописцы, как Пьер Боннар, Эмиль Нольде.

— Тоже не знаю.

Минна вздохнула:

— Такое чувство, будто вы этим гордитесь. Короче, Рут вышла замуж за одного из преподавателей рисунка, Андре Сенестье. Конечно, у них ничего не получилось.

— Почему «конечно»?

— Рут предпочитает женщин.

— Понимаю.

Минна сдержала раздраженное фырканье. Бивен со своими глубокомысленными намеками начал серьезно действовать ей на нервы. Он строил из себя большого знатока берлинской жизни, но с его ремеслом головореза и клоунским мундиром постоянно попадал пальцем в небо.

— А что конкретно она говорила об угрозе?

— Я вам все уже рассказала. Она сожалела, что взяла какой-то заказ.

— На картину? Или скульптуру?

— Я так сначала и подумала, но мне кажется, что речь шла о другом.

— О чем?

— Я не знаю.

— Она ничего больше не уточнила?

— Она только сказала, что заказчик был… дьявол.

— Н-да, не очень…

Минна повернулась к Бивену и выпалила громче, чем собиралась:

— Вы тупите или что? Я уверена, что Рут в опасности!

Злясь на себя за то, что поддалась гневу, она вжалась в угол сиденья, пробормотав «извините» так тихо, что Бивен не мог ее расслышать. На самом деле Минна здорово набралась. После нападения она отыскала свою машину и вернулась в родительский особняк. И заснула там неспокойным сном.

Проснувшись, она вспомнила, что, как белка в лесу, рассовала по всему дому разные заначки: тут эфир, там морфин… Она накачалась всем, что попалось под руку, а потом снова вырубилась и пришла в себя на одном из диванов в гостиной уже после двух дня…

— Минна, — твердо заговорил Бивен, не глядя на нее, — если вы действительно хотите, чтобы я вам помог, прекратите меня провоцировать и забудьте этот тон революционерки из хорошей семьи. Вы, кажется, не в курсе, но в Германии такого рода вольности более недопустимы. И поверьте, ни ваше имя, ни ваши деньги не смогут защищать вас до бесконечности.

— Вы мне угрожаете?

Он только улыбнулся:

— Мы уже приехали, верно?

Минна вылезла на солнце и глубоко вдохнула воздух, насыщенный запахом деревьев и автомобильными выхлопами. Закрыла глаза от удовольствия. Это счастье стоило поездки в нацистском «мерседесе», да еще в сопровождении тупоумного эсэсовца.

Ей пришлось признать: Ку’дам сохранила свое очарование, несмотря на все гнусности, сценой которых она стала. Этот шум машин, прохожих, листвы — сама жизнь вливалась в вены. Несколько миллиграммов Ку’дам в день, и уже можно было забыть (или почти забыть) про нацистов.