Вся правда во мне - Джулия Берри

Родители стоят и смотрят, как нас забрасывают.

И вот:

– Хватит, – прорычал Гораций Брон.

Все шалуны попрятались за мамины юбки. Все горожане вдруг вспомнили о домашних делах. И все закончилось также быстро, как и началось. Горожане потянулись по домам, продолжая перемывать нам кости.

Гораций Брон вернулся в свою кузницу. Ее двери выходят на площадь, и он может работать и присматривать за нами.

Нам осталось больше двух часов, но облегчения от того, что нас скоро освободят, я не испытываю.

Интересно, а что чувствовала та французская девушка, когда пламя, разожженное ее соотечественниками, уже начало лизать ее ступни? Облегчение, что все это быстро закончится?

Мои глаза обожгло холодом, я не стану плакать.

Очень болит спина.

Но гораздо больнее другое.

Мы стоим, падаем и снова поднимаемся.

Мы вертим шеями, чтобы доски не так давили на трахею.

Мне тебя не видно, но я слышу, как ты двигаешься.

Мы не разговариваем. О чем нам говорить?

– Я ночью замерз, – сказал он мне как-то утром. – Если уж ты не хочешь делить со мной постель, сшей из старого тряпья мне одеяло. Свое я отдал тебе.

Я сшила ему одеяло.

Ему не понравилось мое шитье. Мне кажется, что маме бы тоже не понравилось. Как мне тогда хотелось, чтобы она меня отругала!

В ту, вторую ночь ему не нужно было меня запирать. Я все еще была слишком напугана тем человеком, который мне угрожал, чтобы думать о побеге. Мысли о нем и храбрость пришли позднее.

Но он все равно меня запер, сказав, что ему нужно кое-что принести. Он принес что-то большое, завернутое в одеяло.

Лотти была влюблена. Поэтому она и ушла из дома. Я волновалась за нее, но не так, как остальные. Я была уверена, что она жива и прячется где-нибудь со своим возлюбленным. Я надеялась, что она расскажет мне, кто он. Она была уверена, что скоро выйдет замуж.

Любовь не принесла ей счастья, как и мне.

Я вспомнила скомканное платье в руках у мельника. Такое старое и ветхое. Мне странно было думать, что я когда-то позавидовала Лотти. Я думала об этом даже тогда, когда жила с ним. Какая ирония в том, что я когда-то позавидовала ее двум красивым платьям. Они так ей шли. И все-таки я думала о том, коричневом платье, таком элегантном и совсем не похожим на то, которым он его заменил. Оно долго оставалось таким же красивым.

Как мало на самом деле значат и значили какие-то платья.

Что делал Авия Пратт у моего дома ночью с фонарем? Почему он продолжает меня ненавидеть? Лотти умерла много лет назад.

– Джудит.

Голос прозвучал как будто издалека.

Я дернулась и ударилась шеей о верхнюю планку.

Ты. Ты заговорил со мной.

– Ммм, – ответила я. – Это ты? Я могу только представить себе, как ты выглядишь у столба в этих оковах.

– Лучше бы мне оказаться совсем в других местах.

Я усмехнулась.

– А мне здесь нравится.

Теперь рассмеялся ты, и я на мгновение забыла, где мы. Но смех угас, и ближе мы не стали.

– Прости меня, – сказал ты.

– За что?

Ты не мог найти слова.

– За…

– …за то, что смела подумать, что ты можешь меня полюбить?

– Что ты имеешь в виду? – было слышно, что ты разозлился.

– Ничего, – сказала я, – прости.

Это рассердило тебя еще больше.

– За что?

– Не важно, Лукас, – ответила я. – Завтра к вечеру меня не станет. Найди кого-нибудь, женись и заведи дюжину ребятишек.

– Почему ты решила, что завтра вечером умрешь?

Я поводила шеей, чтобы найти более удобное положение.

– Они не успокоятся, пока не обвинят кого-то в смерти Лотти.

Нет-нет! Только не плачь!

– Я теперь проститутка и развратница, меня не жалко.

Мне было слышно, как ты тяжело дышишь. Из печных труб стали доносится запахи ужина.

– Джудит.

– Мм?

– Джудит, послушай меня.

Что-то в твоем голосе заставило меня замолчать.

– Я люблю тебя.

Господи!

– С самого детства. Ты мне веришь?

Я обливалась слезами, но совсем не из-за холодного ветра. И у меня не было никакой возможности вытереть нос.

Твой голос был таким теплым и любящим.

– Мне так нужно, чтобы ты мне поверила.

Я всхлипнула.

– Я верю.

– Хорошо, – и твой голос изменился. – Тогда я скажу им, что помогал отцу похитить Лотти Пратт.

– Нет!

Гораций Брон выглянул в дверь и уставился на нас.

– Нет, – ответила я, взяв себя в руки.

– Я это сделаю, – сказал ты. – И тебя освободят.

– Нет, – заплакала я, – они никогда меня не освободят.

Ты замолчал.

– Значит, когда меня отпустят, я найду способ тебя спасти.

– Да? А что потом?

– Потом мы сядем на Фантом, уедем куда-нибудь и начнем жить вместе, – ты шмыгнул носом. Холод пробрал тебя до костей. – Может, отыщем мою мать.

Мой дорогой! Ты все еще думаешь о ней. Конечно, думаешь.

– Ты сомневаешься? Ты не любишь меня?

Господи, дай мне сил больше не плакать. Только не здесь.

– Лукас, – спросила я, – ты бы меня любил, если бы узнал, что твой отец надругался надо мной?

Ты ответил, не задумываясь.

– Да.

Я помолчала.

– А если бы тогда в лесу я тебя домогалась? – я улыбнулась, представив, как ты смутился.

– Да, – ответил ты, слегка запнувшись.

Я едва заставила себя произнести такое:

– А если бы я пыталась соблазнить Руперта Джиллиса?

Ты долгое время молчал, потом тихо ответил:

– Я бы все равно тебя любил, но мне было бы сложно с этим смириться.

Я улыбаюсь, хоть и прикована к позорному столбу в самом центре города.