Повести Невериона - Сэмюэл Дилэни

Что-то закрыло луну, и все посмотрели вверх. Там работали чьи-то большие крылья.

– Что делает горный зверь в этих плоских болотистых землях? – подивился Сарг.

– Это, должно быть, дракон сюзерена, – сказала Норема, – но почему сюзерен его выпустил?

– Этой ночью мы снова видим загадочный знак, – сказала Вран, – не зная, завершает он что-то или уничтожает. – На этот раз она засмеялась глухо, не разжимая губ. – Драконы летают только на малые расстояния, и нет здесь скалы, где он мог бы сесть. Он опустится в болото и не сможет больше взлететь. Порвет крылья о колючие кусты и никогда уже не сможет летать.

Но дракон, словно в ответ на это, поймал внезапно попутный ветер и некоторое время поднимался все выше и выше.

Нью-Йорк, июль 1978

1

Когда Мухаммед Волк весной 1947, бросив камень в пещеру близ Айн-Фешклы, разбил кувшин с первым из свитков Мертвого моря; когда, за восемьдесят лет до него, турецкий археолог Рассам и англичане Лэйярд и Смит раскопали храмовую библиотеку Ниневии, открыв миру эпос о Гильгамеше, это значительно продвинуло процесс, начатый, когда землекопы Шлимана начали работать кирками в Гиссарлыке.

История фрагмента, известного как Кулхарский (или Колхарский) текст (недавно его стали называть также Миссолонгским пергаментом в честь греческого города, где в девятнадцатом веке были куплены тексты, хранящиеся ныне в Стамбульском археологическом музее; в них, как теперь полагают, содержатся две древнейшие версии этого фрагмента) получила, как ни странно, широкую известность. С ней, кроме того, связана мудреная математическая теория, разработанная талантливым молодым ученым.

Кулхарский текст, насчитывающий около девятисот слов, уже несколько веков был известен на многих языках: санскрите, арамейском, персидском, арабском и протолатинском. Время от времени высказывались предположения, что написан он за 4500 и даже 5000 до. н. э., что практически помещало его в расплывчатые границы неолитической революции. До последнего времени подобные предположения серьезными учеными отвергались, однако тот факт, что Кулхар существует на таком количестве языков, указывает, что в древнем мире этому тексту придавали большое значение.

Причина его важности открылась совсем недавно. Единственным народом, который, очевидно, не знал о Кулхарском тексте, были, как ни странно, аттические греки – их незнание, безусловно, и повлияло на то, что современная наука так долго не могла достичь продуктивного уровня в его отношении.

В 1896, через четыре года после того, как Хаупт опубликовал второе издание своего двухтомника известных на то время клинописных таблиц, некий ассиролог, посетив в Германии Питера Йенсена (тот работал над немецкими переводами этих таблиц, изданными в 1900–1901 гг.), случайно нашел в книге одну из таблиц, исключенных из эпоса о Гильгамеше как вавилонская версия Кулхара – считалось, что последняя была создана в древней Персии в гораздо более поздний период.

Установление того факта, что Кулхар написан намного раньше Гомера, было немаловажным открытием. В самом деле: если бы среди ниневийских таблиц обнаружился, скажем, вавилонский перевод одной из песен Гомера, в ученом мире произошла бы настоящая суматоха; об этом упоминалось бы в каждом введении к Илиаде и к Одиссее, в каждом популярном археологическом издании. Однако о Кулхаре обмолвились лишь трое немецких ориенталистов, причем двое из них только в сносках. Но по крайней мере одна из этих сносок вновь поднимала вопрос (активно обсуждающийся в одном румынском монастыре, основанном еще в девятом веке): на каком же языке был первоначально написан Кулхар?

Карл Вильям Блеген, сменивший Шлимана в Гиссарлыке, нашел греческую версию текста в четвертом снизу городе из тех девяти, что наслоились поверх древней Трои. Возможно, в слое VIla, который, как теперь полагают, и был древним Илионом, существуют еще более древние версии? Если так, то среди трофеев, увезенных Агамемноном в Арголис, их не было.

Мы уже упоминали о Свитках Мертвого моря. В 1947 среди сшитых вместе пергаментов, упакованных в полотно, смолу и медные футляры, обнаружили отдельный, явно не относящийся к главным свиткам и не связанный напрямую с ессейскими; древнееврейский текст на нем перемежается иероглифическими знаками. Кун, Бейкер и другие поначалу предположили, что это словарь, нужный для прочтения утраченного египетского текста. Но никто тогда особенно не заинтересовался этим пергаментом – то ли из-за политической ситуации между Египтом и Израилем, то ли потому, что текст на иврите не сочетался с Книгой Исхода. (Эдмунд Уилсон в своей книге о Свитках Мертвого моря даже не упоминает о нем.) А то, что иероглифы действительно египетские, оспаривалось так рьяно, что о находке в концов забыли ради других свитков в других пещерах.

И только в 1971 году молодая американка К. Лесли Штейнер, которой об этом пергаменте сообщил ее друг из Тель-Авивского университета, пришла к выводу, что большинство слов на иврите – это перевод самого известного из древних текстов, Кулхарского фрагмента.

2

К. Лесли Штейнер родилась на Кубе в 1949. Мать – афроамериканка из Алабамы, отец – австрийский еврей. С 1951 живет в Энн-Арбор; ее родители преподавали в Мичиганском университете, где сама она числится теперь в штате трех факультетов: немецкого языка, сравнительного литературоведения и математического.

В математике она занималась в основном новым разделом теории категорий, именуемым теорией наименований, списков и перечисления. К двадцати двум годам она стала одним из трех ведущих американских экспертов в этой области. Эти свои разработки она вскоре применила при расшифровке Кулхарского текста. В двадцать четыре года Штейнер выпустила в издательстве «Боулинг Грин Юниверсити Пресс» книгу «Грань языка» – не труд по расшифровке древних текстов, как мы могли бы предположить, а сравнительный анализ языка комиксов, порнографии, современной поэзии и научной фантастики, получивший самую громкую известность среди кросс-культуральных исследований того времени. Лингвистикой и археологией Штейнер, впрочем, увлекалась скорее в качестве хобби – традиция, идущая от Генриха Шлимана и Майкла Вентриса, которые достигли величайших достижений в этих науках, будучи гениальными любителями.

Достаточно одного ее открытия, что древнееврейский свиток с вкраплением иероглифов – это словарь, составленный для прочтения Кулхарского текста. Но Штейнер пошла еще дальше, установив, что иероглифы не египетские – науке, по крайней мере, такой их вариант неизвестен.

Через полтора года она пришла к выводу, что неизвестное письмо похоже на клинописные знаки Месопотамии или Индской долины. Ее последующие усилия с целью определить, какая именно это клинопись (в процессе Штейнер вычленила три различных варианта среди до сих пор не поддающихся переводу клинописных таблиц) могли бы послужить материалом для другой увлекательной книги. И вот наконец, в 1974, молодой ассистент Стамбульского археологического музея Явуз Ахмед Бей показал Штейнер в запаснике собрание непереведенных (и скорее всего не поддающихся переводу) текстов.