Копия любви Фаберже - Ольга Тарасевич

Но есть еще один аспект…

Паничев скрипнул зубами. Сломал очередной карандаш. Выскочил из-за стола, заметался по кабинету. Впечатал кулак в прохладную кожаную спинку дивана. Обессиленно опустившись на пол, простонал:

– Какой же ты кретин! Твой дом, машины, даже Светкин салон – все находится в собственности компании. Получается, я тебя разорю окончательно. Тебе жить негде будет. Ты на метро станешь ездить. Все тебе налогов хотелось платить меньше, идиот! Но теперь у меня нет выбора. Большей ошибки, чем с покупкой яйца Фаберже, ты не допустишь. Как только эта сделка, несмотря на мои возражения, будет осуществлена, ты станешь недобросовестным руководителем. Который вместо погашения наших огромных долгов бездумно тратит деньги на широкие жесты. А мне, кроме юридических вопросов, надо заботиться и о психологической поддержке. Коллектив будет на моей стороне. Чем ерундой заниматься, лучше бы зарплату прибавил. Быдло по-другому и не рассуждает. Но какой же ты все-таки идиот…

Когда Виктор разрабатывал план по уничтожению компаньона, ему казалось, что дожить до реализации этого проекта невозможно. Что острая ненависть испепелит его раньше, сожжет и уничтожит.

Весь мир живет про принципу аутсорсинга. «Pan Zahar Group» наращивает собственные производственные мощности, хотя размещение заказов на других предприятиях позволило бы добиться такого же результата с меньшими затратами.

Предложение концерна «Interdrink» о покупке компании было очень выгодным. Конечно, его не надо даже рассматривать! Будем повышать стоимость нашего бизнеса. Хорошая цель, только резервов для ее осуществления нет и не предвидится.

Подготовку к выпуску облигаций тоже надо начинать именно сейчас, когда открыта кредитная линия, позволяющая получить доступ к более дешевым ресурсам.

И сумасшедшее брендирование. И подчеркнутое игнорирование элементарных правил бизнес-этики. И беспечность, и самодовольство. И – самое обидное – при всем своем хамстве, нелогичности, непродуманных решениях, Андрей все равно является первым номером в компании.

Формально фамилия Паничев стоит в названии компании впереди фамилии Захаров. Фактически даже тот же «Interdrink», предложения которого Андрей выбросил в урну, не читая, просил Захарова в случае достижения договоренности о продаже сотрудничать с новым владельцем. А относительно Паничева в документах не было ни слова. В этом Виктор, распорядившийся подготовить себе новую распечатку предложений концерна, убедился с неожиданно болезненным разочарованием. Неужели в этом «Interdrink» работают полные идиоты? У него же опыт, образование, связи. Все, что нужно успешному топ-менеджеру. А у Андрея – только понты!

От ненависти к Захарову, от необходимости ее скрывать, от нетерпения у Виктора прыгало давление, болело сердце, в руках то и дело хрустели бокалы, карандаши.

И вот до цели осталось меньше, чем шаг.

Какие странные вопросы теперь появились. Где Захаров будет жить? На чем ездить?

– Виктор Васильевич, вы просили напомнить, что через сорок минут у вас обед в ресторане «Мосты», – раздался в аппарате селекторной связи звонкий голос секретарши.

О таких мероприятиях надо напоминать.

Слишком легко измученному колоссальными нагрузками мозгу освободиться от источника негативных эмоций. Забыть, переключиться на другие вопросы…

Когда нужные люди дали понять Виктору, что хотят отобедать в этом местечке с неплохой кухней, у Паничева чуть челюсть не упала. Место популярное, там кого угодно можно встретить. А как же целесообразность не афишировать сговор по крайней мере до начала реализации плана? Нужные люди воззрились на него с таким изумлением, как будто бы перед ними стояла шлюха, рассуждающая о своей девственности.

– Спасибо, Оленька. Попросите, чтобы машина подъехала, – тихо сказал Виктор.

Документы. Таблетка валидола. Успокоительные таблетки в кармане пиджака. Кажется, теперь он полностью готов к встрече…

Москва, 1917 год

Суп для барыни, вдовы фабриканта Тихонова, вышел неказистым, хуже того, что в былые времена прислуге варили. Даша смотрела, как кухарка наливает его из тяжелой чугунной кастрюли, и сокрушалась. Бледный, пустой, одна водица. Только что клубы пара валят, горячий, с пыла-жара. Но разве такое откушивать привыкла барыня? А сейчас ведь еще и хворает…

– Неси уже, – пробормотала кухарка, закрывая супницу крышкой. – Коли б было из чего, разве стала бы я воду с картошкой кипятить. В кладовке мяса давно уж нет. Рынок, сказывали, не работает, попрятались торговцы. И лавки закрыты. Революция.

– А что это за революция такая? – поинтересовалась Даша, отбрасывая с плеча тяжелую русую косу.

– Не знаю, доченька. Но бабы говорят, что это не возвращение государя. А наоборот, крестьяне и рабочие теперь государями стали. Неси уже, простынет.

Даше очень хотелось расспросить, неужто теперь в Москве опять коронация будет. Но потом рассудила: как же крестьян с рабочими короновать, каждому по короне и скипетру, выходит? А коли и раздать им всем, и тронов много сделать, все одно. Какие ж из них государи? Бабы, глупость какая, и сами все перепутали, и кухарку обманули! А суп, кстати, и правда давно подавать пора.

Осторожно взяла она фарфоровую супницу, не очень-то подходящую для находившегося внутри ее скудного варева. И, стараясь не опечься и не расплескать постную водицу, засеменила в столовую.

В прихожей, через которую надобно было пройти, чтобы оказаться в столовой, слышались крики и возня. Что-то гулко упало, потом на миг все стихло, и раздался смех. Но Даша на странные звуки те внимания не обращала. Мало ли чего там слуги затеяли. Прикусив губу, медленно шла она по коридору. Не приведи господь передник белый запачкать или же и вовсе уронить супницу. Барыня, может, и не заругается, но стыд-то какой будет.

Вроде бы смотрела Даша только на крышку с золоченой ручкой. Но все-таки невольно заметила: вот уже и паркет светлый, прихожая. Как же задрожали потом руки…

Отчего-то на полу оказалась барыня…

Батюшки…

Господи…

И впрямь на полу лежит, пташечка. Платье голубого шелка, его еще гладить так тяжело, в крови все. А лицо у барыни неживое совсем.

Даша подняла голову. Перед глазами закружились мебеля, а еще люди, незнакомые, бедно одетые, с оружием. Все они, кроме одного, улыбались. А тот, прислонив к стене винтовку с кровавым штыком, раскуривал папиросу.

– Померла. Убили барыню, – испуганно прошептала Даша, пятясь к коридору.

– Подавай на стол, красавица. И сама с нами садись, Дашутка. Прошло время буржуев. Новая власть на дворе! Рабоче-крестьянская!

Она прищурилась. Гришка, что ли, конюх? Да, он самый. Барыня еще минувшим летом со двора его прогнала за то, что лошадей не смотрит да баб норовит обрюхатить. Паскудник! Какой же паскудник! Пришел с винтовкой, и вот барыня мертвая, а он ухмыляется, глаза у него горящие и дурные!