Русское стаккато - британской матери - Дмитрий Липскеров

Она догнала его и еще долго стояла молча, отпыхиваясь, и смотрела на Ладогу. Затем сказала по-русски:

— Звониса.

— Откуда ты русский язык знаешь? — спросил он.

— Я часто бываю в русских монастырях.

— Зачем?

Он расстегнул пальто и достал из чехла свою любимую Жирнушку.

— Мне нравится. Дух какой-то особенный у таких мест. У нас все вылизано, как в музеях, а здесь люди живут!..

Он уже не слушал ее. В животе плеснулось адреналином, и он погладил Жирнушкой самый большой колокол. Неизвестный металл запел так глубоко и чисто, столько в звуке страдания заключено было, что от неожиданности у Роджера сердце перехватило.

— Что ты! — вскричала Лийне. — Нельзя!!!

— Отстань!

Он ее слегка оттолкнул и еще раз коснулся большого колокола. На этот раз нежнее, а потом другой погладил, поменьше, затем третий, четвертый… А потом рука сама стала выбирать, и такой красоты песня полилась на монастырские стены, такая благодать проливалась, что слезы потекли из глаз Роджера. Лийне уже не останавливала его, а тоже плакала, но не только из-за божественной музыки, но и горда была тем, кто эту музыку создает.

А он все играл и играл, пока душа не опустела… Засунул палочку в чехол и увидел под колокольней всех обитателей монастыря. Хлебопека тетя Маша заливалась слезами, а глаза монахов и их настоятеля блестели снизу, как драгоценные камни.

И только слабоумный Вадик тренькал в звонок своего велосипеда и приговаривал:

— В Выборг поеду! В Выборг!..

А потом настоятель что-то долго говорил Роджеру. Переводчик куда-то сгинул, а Лийне угадывала лишь отдельные слова.

— Душа! — восклицал отец Михаил. — Одаренность… Божественность… — Он крестился и даже подался вперед, чтобы обнять Роджера, но тот уклонился.

Костаки уже пришел в себя, злился на свой чувственный порыв, да еще этот даун раздражал треньканьем в велосипедный звонок.

Отец Михаил все говорил, Лийне пыталась переводить, а Роджеру хотелось попить чистой минеральной водички.

Финка затрясла его за рукав.

— Настоятель предлагает тебе к схимнику сходить!

— Кто это?

— Это монах, который уже пять лет живет в полном одиночестве. Ему приносят только немного хлеба, соли и чая. Оставляют у порога. Остальное он сам добывает.

Роджер поразмыслил немного и понял, что ему интересно взглянуть на человека, который провел в добровольном одиночестве годы.

И они пошли через вековой сосновый лес к краю острова. Отец Михаил и англичанин Роджер Костяки. Всю остальную делегацию оставили на территории монастыря, только Вадик крутил педалями своего велосипеда вослед и приговаривал:

— В Выборг поеду! За красной водой!

По дороге Роджер с неудовольствием заметил, что от настоятеля прет потом, как от коня. Костаки морщился и даже хотел повернуть обратно, представляя, как воняет схимник.

Наконец они пришли. Возле небольшого рубленого домика, часть которого уходила под землю, сидел мужчина, заросший волосьями и бородой, как первобытный. Одет он был в простую рубаху, несмотря на холод, а на груди его блестел латунный крест. В руках схимник держал огромный топор и точил его какой-то железякой.

«Надраивает», — подумал Роджер про крест.

— Это отец Филагрий, — представил настоятель схимника, сам троекратно поцеловался с ним и к руке приложился. — А это наш гость из Англии.

— Как вас зовут? — спросил отец Филагрий по-английски.

— Роджер. Костаки…

— Фамилия греческая.

— Да, мой отец был греком.

Роджер так удивился, что заросший волосами субъект, живущий в одиночестве, говорит на его родном языке, что чуть было не клацнул челюстью! Правда, говорит с чудовищным акцентом, но абсолютно правильно! С невероятным трудом Костаки скрыл свое удивление, обернулся на настоятеля, но того уже не было.

— Вы играли на колоколах? — спросил схимник, вонзив топор в деревянную чурку.

— Я.

— У вас огромный талант. Хотите чаю?

— Вы разбираетесь в музыке?

— Когда-то я очень неплохо играл на аккордеоне, — ответил отец Филагрий.

— Спасибо, — поблагодарил Костаки. — Большинство не способно оценить, талант ли у музыканта или просто умение брякать на том или ином инструменте!.. Вода из Ладоги?

Отец Филагрий поднял голову и посмотрел из-под кустистых бровей на гостя.

— Для чая, — уточнил англичанин.

— Ах, для чая?.. Да-да, конечно, другой здесь нет…

Неожиданно для самого себя Роджер согласился.

Они вошли в жилище схимника, и Костаки с удовольствием втянул в себя запах свежесрубленного дерева, смешанный с запахом ладана. Поглядел на небольшой иконостас, мерцающий Божественными ликами в свете лампады. Гудела печка, на которую схимник поставил чайник. Монах достал два граненых стакана и сыпанул на дно по доброй горсти чая.

— Вода в Ладоге хорошая. Думаю, что чище, чем в Темзе. Вы протестант?

— Я был крещен, — ответил Роджер. — Один раз был на исповеди. Неудачно.

Они сели за стол, на котором высилась стопка книг. Прихлебнули из стаканов.

— Вас что-то мучает? — поинтересовался отец Филагрий.

— С чего вы взяли?

— В вас злоба чувствуется…

Роджер густо покраснел, хотел было тотчас уйти от этого странного человека, но удержался.

— От вас псом пахнет! — ответил он. — Вы что, не моетесь?

— Странно, — удивился схимник. — Рубаха свежая, стираная.

Он обнюхал себя и пожал плечами.

— Может быть, на ваше усмотрение.

Роджеру стало стыдно, и опять он захотел вскочить и уйти от схимника, который пребывал в состоянии полного покоя и даже не подозревал от другого несимпатий.

— Вы кого-то очень сильно любите! — вдруг проговорил отец Филагрий. — Сами того не знаете, а оттого злоба в вас. Поймете, к кому вы не изливаетесь любовью, и вся злоба уйдет, как вода в песок… Пейте чай…

Роджер теперь сидел над стаканом крепкого чая, слушал про собственную злобу и злился. «Какая любовь! — думал он. — Что такое!» Он всю жизнь уповал на чувственную независимость и ощущал влечение лишь к музыке одной, а этот, как его, схимник утверждает, что в нем любовь большая, да еще не осознанная! Где? В каком месте эта любовь? С каким фонарем ее искать!!!

— Что вы можете знать о любви! — выдавил Роджер. — Сидите здесь в одиночестве! Онанизмом занимаетесь? — хихикнул.

— Нет, — ответил отец Филагрий. — Плоть мне нужна лишь для совсем небольших вещей. Дрова нарубить, масло в лампаду налить, книгу читать, молитвы Господу творить. А для другого… — отец Филагрий коротко задумался. — А для другого мне не нужны члены.