Неизвестная сказка Андерсена - Екатерина Лесина

– Вот гостиница, – Ричард припарковался у самого подъезда. – Пожалуйста, постарайтесь никуда не выходить без особой надобности.

– Почему?

– А потому, что мне не хотелось бы еще и вас искать.

И находить в морге. Или, наоборот, хотелось бы? Чтобы как в сказке: умерли в один день, похоронены на одном кладбище… нет, не будет такого. Зато, кажется, будет другое. Какой бы мерзкой и запутанной ни выглядела история, но в ней наконец что-то да прояснилось.

Дивиденды – это деньги. Деньги – это проблемы. И значит, их решение. Вот кто-то и начал решать проблемы очень и очень грубо.

Ричард не спешил уезжать, он сидел в машине, глядел, как медленно, то и дело оглядываясь, точно надеясь кого-то найти, идет к гостинице шурин, как топчется у стеклянных дверей, нервно смотрит на часы и мобильник, который достал из кармана, а потом, словно опомнившись, спрятал обратно и достал другой.

Интересно, кому он собирается звонить?

Когда Камелин все-таки исчез в здании, Ричард Иванович сам достал телефон и, набрав Серегин номер, продиктовал скороговоркой:

– «Фармикол». Проверь, есть ли у них что-нибудь в нашем городе. Да что угодно, аптека, филиал, ну центр какой-нибудь, не знаю я! Просто проверь.

– Алло. Алло! Я по поводу… по поводу заказа. Возникла проблема.

– Возникла. Зачем вы приехали? Вам сказано было сидеть на месте.

– Но… но я подумал, что если дело не движется, если мне не сообщают, то… вы обманываете! Да, послушайте, я точно знаю, что вы обманываете! С ней все в порядке! Я разговаривал с ее братом, он…

– Он врет. Он занят расследованием, а вы, идиот, дали ему зацепку. Это во-первых. Во-вторых, вы нашли записи?

– Нет, но…

– Вы утверждали, что объект представляет опасность делу. Вы клялись, что ликвидация – единственный выход и что вы в состоянии будете продолжить разработки.

– Да, но…

– Но вместо этого вы решили уладить собственные проблемы за наш счет?

– Нет, что вы! Погодите! Не спешите, мне… мне нужно время. Я уверен, записи существуют. Я даже знаю, где они. Я…

– У вас есть сутки. В противном случае проект продолжится без вашего участия. И постарайтесь не слишком наследить.

– Будешь жить тут, – Федор Федорович говорил, глядя поверх Глашиной головы. – Вот ключ от моей комнаты, теперь там другой замок, но ты можешь заходить, когда захочешь. Одна не испугаешься?

Глаша пожала плечами: чего ей бояться? С уходом мамы – а Глаша для себя решила, что мама не умерла, а просто-напросто ушла, и когда-нибудь всенепременно вернется, – в комнате стало очень тихо и очень удобно. Теперь никто не ворчал, не отвлекал от рисования другими, не важными, делами, никто не требовал, чтобы Глаша помогала по дому, никто не запрещал навещать гражданина Тихого. Более того, Федор Федорович сделался Глашиным опекуном – не навсегда, только пока мама не вернулась – в общем, нынешняя жизнь вполне ее устраивала.

– Девочка, – Федор Федорович, присев на корточки, заглянул в глаза. – Будь осторожнее, девочка. Механика – сложная наука. Нельзя взять что-то из ничего, но можно что-то одно сделать другим. Понимаешь? И поэтому бери аккуратнее. Не следует пугать людей.

И снова Глаша с ним согласилась: она не будет пугать. Она будет работать. Она сумеет вернуть голос механическому соловью.

День-два-три. Неделя. И еще одна. Месяц. Слепые дожди, когда окна затягивает серостью, а по подоконнику расползаются лужи. Зябкие руки, пальцы, напоенные холодом, не сгибаются, не держат карандаш, и линии на бумаге выходят кривыми, ломаными. Зима. Вода замерзает, уплотняя стекло ледяной корой, а на нее снаружи липнут снежинки.

Стало темно.

Утром темнота была сизой, слегка разбавленной слабым светом зимнего солнца, к обеду почти исчезала, зато позже сполна брала свое.

Нет, Глаша не боялась темноты, воспринимая ее столь же спокойно, как и прочее, происходившее вокруг. Исчезло семейство Сяговых – сначала он не вернулся домой, после и она перестала вдруг ходить на работу, села у окна и ждала. Дождалась. Суетливый человек в безразмерном пальто, крест-накрест перевязанном пуховым платком, и двое спокойных граждан в кожаных, не по-зимнему легких куртках. Недолгие сборы и еще более недолгие слухи, которые вспыхнули на кухне и тотчас погасли.

Раз забрали, значит, за дело.

– Не стоит обращать на это внимания, – сказал Глаше Федор Федорович. – Они не вернутся. Смотри, как ты думаешь, здесь правильно?

Черные линии на белом листе, черные пятна на белых пальцах гражданина Тихого, черная кружка на белой скатерти. Зимой мир терял краски, но так Глаше даже больше нравилось.

– Правильно? Умная девочка.

В комнате Сяговых поселился тот самый гражданин в пальто. Впрочем, пальто он снял и ходил по дому в женской кофте из зеленого мохера, а кофту снова перевязывал пуховым платком, жалуясь на больную спину. Звали гражданина Яковом, но представлялся он Яшенькой, был мил, угодлив и безотчетно неприятен.

– Не приближайся к нему, – предупредил Федор Федорович, помогая разбирать соловья. – Это не тот человек, с которым следует общаться.

Глаша кивнула – общаться она не собиралась, у нее хватало иных проблем: к примеру, соловей. Почему не поет? Уже трижды она рисовала, трижды разбирала и собирала наново, и каждый раз неудачно. А Федор Федорович хвалил. Это неправильно, хвалить за неудачу.

– Глафира, – он всегда называл ее только полным именем. – Послушай, пожалуйста, меня внимательно. Завтра мне придется уехать. На неделю.

Плохо. Странно. Федор Федорович никогда прежде не уезжал, уходил – это да, но редко и ненадолго, но чтобы уезжать… Да еще на целую неделю.

– К сожалению, я не могу взять тебя с собой. Не могу и отложить поездку.

Ну и что? Глаша не боится одиночества, она вообще больше ничего не боится.

– Я оставлю денег, попрошу Льва и Марфу присмотреть за тобой – если что-то понадобится, обращайся к ним.

Глаша кивнула.

– Умница. И еще. Пожалуйста, постарайся избегать Яшки. Он сволочь.

Прежде Глаше не приходилось слышать, чтобы спокойный Федор Федорович выражался подобным образом и чтобы беспокоился, а он действительно беспокоился. Неужели из-за нее?

– Все будет хорошо, девочка моя, – гражданин Тихий вдруг обнял, прижал к себе – пахло от него травленым деревом и керосином, в котором он ластики размачивал, – и погладил по голове. – Все будет хорошо. Ты только поосторожнее здесь.

Он уехал рано утром. Глаша не спала, Глаша думала о том, что ей, пожалуй, симпатичен Тихий Федор Федорович и зря они с Пашкой плохо о нем думали.