Камни Господни - Михаил Строганов

— Болтливые больно… не душегубцы, бабы базарные… — Василька облизнул пересохшие губы и рассмеялся неожиданно подкараулившей смерти. — Кабы не девка, сами бы у меня раков кормили.

— О сем не печалуйся, — участливо заметил Кузьма, — считай, твой грех на себя приняли, так что, коли воспаришь на небеси, так не премени о нас словечко замолвить. Кончай его, Фролушка.

— Постой, постой! — завопил казак. — Послушай, чего скажу!

Фрол опустил занесенный для удара кистень и с неохотой, лениво промямлил:

— Чего тянуть-то? Тюк, и «со святыми упокой…»

— Коли сам от рода обиженным вышел, так хоть тем, кто правильно вышел, дай послушать дело!

— Сказывай, что ли, — Кузьма кивнул Фролу, приказывая повременить. — Да нас, мил человек, не томи! Да и раки, в ручейке тебя поджидаючи, заскучали, вона, все дно исползали да клешнями перепахали.

— Заговоренный я… от смерти заговоренный. Убьете, самим худо станет!

— Экий баснопевец! — рассмеялся Фрол. — Вот и баял бы деткам сказки, а не разбойных людей по лесам палками пугал!

— Никита из Чусового заговаривал, — Василько тряхнул головой и угрожающе посмотрел на Фрола. — Он знахарь знатный…

Разбойники переглянулись промеж собой.

— Кузнец тамошний? — наконец спросил Фрол.

— Нет, поп-расстрига! — казак выругался и, пытаясь выскользнуть из пут, бесполезно дернул руками.

Отойдя в сторону и немного пошептавшись, разбойники вернулись назад, принявшись развязывать узлы.

— Давно бы так! — довольно осклабился казак. — Сдается, знаете его ведовскую силу!

— Дурак ты! — к Васильке подошла стриженая девка и, возвращая казаку отобранную саблю, сказала: — Мне и Фролу он старший брат, а Кузьма нам троим дядька. Ежели Никита с тобой в Чусовом шутковал, то и мы убивать не станем; забирай пожитки и скатертью дорога.

Казак растирал затекшие руки, внимательно осматривая молодую девку: красивое, с правильными чертами лицо, укрытое под мужской одеждой сильное, стройное тело.

— Коли моя дорога прямиком на вас вывела, да прямо в руки отдала. На это что скажешь? — Василько с нежностью посмотрел на стоящую перед ним девку. — Некуда мне идти, да и не хочу. Коли жизнь сохранить решили, так позвольте с вами остаться.

— Тогда нечего языки чесать. Закатывай порты да полезай в воду, — невозмутимо сказал Кузьма. — Глянь, уж небо светать собралося, а в брюхе маковой росы не бывало! Еще покалякаем, только и придется слушать, как мимо брюха свистят раки!

* * *

Купальская ночь в Чусовском городке оборвалась набатом: с рассветом воротилась обезумевшая, забрызганная кровью нагая Дуняша, а вслед за ней из купальского леса принесли мертвого, с проломленной головой, Федку Колодесника. При виде искромсанного, изорванного в клочья затылка убиенного парня, люди суеверно вздрагивали и крестились, гадаючи, человек ли это сотворил, хищный зверь, или неведомый лесной дух. По городку мгновенно разлетелись невероятные слухи: помянули и крещенных отцом Николой русалок, и утопшего у многих на глазах блаженного Давыдку Калачника, и пропавшего в лесах послушника Савву. Не забыли помянуть и об отряде Карего, тайно ушедшего на вогул и бесследно сгинувшего в чужой и враждебной Парме.

Не скрывая своей наготы, лишь прижимая к расцарапанной груди семитравный венок, Дуняша шла навстречу не решавшимся приблизиться к ней людям и, словно пьяная от ядовитых трав, негромко напевала:

У молодца моего личико,

Бело личико, кругло личико.

Поплывет теперь со мной

Вдоль по речке Чусовой, —

Мой селезень белокосистый,

Белокосистый, воронистый…

Высыпавшие на улицу бабы охали, прикрывая рты уголками головных платков:

— Белены девка объелася… на то язычников да греховодников лешак надоумливает, — горячо заговорила розовощекая пухленькая молодка, вышедшая на Святках замуж за дюжего строгановского воротника. — Про то, бабоньки, верно знаю.

— Мобыть не по-людски с ней обошлись, вот девка и повредилася в уме, — возразила молодке рассудительная солеварова жена Матрена Зотиха. — Дело молодое, да подле него тут как тут и беда.

— Отходить ее, блуду, плеткою, да посадить в погреб на хлеб с водою, так быстрехонько войдет в ум! — усмехнулась вдова убитого вогулами прошлым летом кормщика, одна из тех, кто на излете купальской ночи тайно ходила искать в росе угасающую женскую ярь. — Нечего вам глаза пялить, принесли бы хоть какую рубаху, срамоту девкину закрыть!

— Поищи дур среди кур! — вспыхнула в ответ молодка. — За чужой срам стыдиться нечего. Хочешь, так сама и облачай, а мне вовсе не горе! Того и глядишь, за доброту чужая порча возьмет да и прицепится!

Чусовские мужики, поспешно оставив дела и бросив начатую работу, медленно сходились к церкви, на ходу обсуждая про меж собой случившееся злополучной купальской ночью:

— Угнали парня на тот свет, — сжимая кулаки, роптал молодой грузчик Терешка. — Сгубили, окаянные, не звери, люди. Ни за что человека могиле отдали!

— Так уж и ни за что? — переспросил степенный солевой повар. — Или добро девкино нынче ничего не стоит?

— Не слишком ли цена высока за такую малость? — не унимался грузчик. — Потешиться с девкою сладко, да не лишать же за то жизни!

— Червь тоже не рубль стоит, да и рыбка, наживку хватаючи, о расплате не думает, — спокойно возразил солевар. — Так опосля и не ропщет, что прямиком на ушицу идет! Человек чем рыбы-то лучше? Иной раз и червя малого не стоит.

Терешка с досадой плюнул на землю и замолчал, видя, что к его горькому возмущению окружающие остались безучастными. Мужики столпились возле церкви, стянули с головы шапки, крестясь на застывшие в летней синеве осиновые кресты и, ожидая выхода отца Николы, понуро замолчали. Обезумевшая нагая Дуняша металась подле них с безнадежным отчаянием загнанного зверя, с нескрываемой мольбой предлагая свой измятый, окропленный кровью девичий венок.

Мужики стыдливо отворачивались, переводя взгляд с безутешной нагой Дуняши вверх, туда, где в глубине летнего неба плыли слегка посеребренные морозами деревянные церковные купола; размашисто крестились и молчали.

После долгого томительного ожидания собравшихся из церкви вышли священник и строгановский приказчик. Отец Никола осмотрел собравшихся из-под густых сросшихся бровей и гневно воскликнул:

— Хорошо потешили бесов, чада неразумные. Ой, хорошо потешили! — священник спустился с паперти к мужикам, подходил к каждому, пристально вглядываясь в глаза. — Неужто позабыли, сколь многие пакости от здешних бесов зимой претерпели? Гляжу, забыли!

— Да что ты, батюшко! Такое разве забудешь?

— Молчи, Ондрюшка! Не твой ли сорванец на купальские костры с девками бегал? Не ты ли его на мерзости языческие пущал? Али малой уже без отцова разрешения шастает, где удумается? — вспылив, Никола занес здоровенный кулак над головой углежога, но, смиряя себя, стал сокрушенно креститься на купола: — Прости, Господи, не ведаю что творю! Вслед за священником собравшиеся мужики стали креститься, стыдливо пряча глаза.