Дмитрий Донской - Юрий Лощиц

Епифаний не сообщил имени князя, прибывшего в монастырь. Возможно, это был сам Дмитрий Иванович. Возможно, Владимир Андреевич, которому принадлежал Радонеж с окрестностями. Рассказ о недоверчивом поселянине прозрачен в житейской своей незамысловатости и одновременно многозначителен, как всякая притча. Какую истину уловил игумен в упрямом нежелании крестьянина признать в нём «пророка»? Может быть, это событие явилось для Сергия ещё одним уроком смирения? Право, ну что он за «пророк»? И не соблазнились ли его чадца-иноки, когда предложили изгнать ворчуна? Насильно мил не будешь. Нельзя заставить человека верить в кого-то или во что-то.

Но Сергий и поселянину преподаёт урок. В его монастыре не следует искать «красных риз» и благолепия. Здесь так же точно трудятся, как и везде на земле. По крайней мере, он, Сергий, и его собратья стремятся быть для всех приходящих образцом трудящихся. В монастыре действует общежитейский устав, то есть каждый кормится от общего труда, несёт своё посильное послушание: кто в поварне, кто в поле и на лугу, кто на лесосеке, кто в писании книг. Устав запрещает заводить собственное имущество: «ни своим что звать, но вся обще имети». В тех монастырях, где не признают общежитейского, по-гречески, киновийного устава, встречаются и богатые, неработающие монахи и монахи-слуги. Но на горе Маковец ни тунеядцев, ни холопов не держат.

Еще в XIII веке, вскоре после нашествия, Русская Церковь вынуждена была принять на себя особую и — по понятиям многих — неблагодарную, двусмысленную обязанность: молиться за ханский род. В каждом ярлыке, который широковещательно давали ханы русским митрополитам, это условие оговаривалось в первых же строках: как сядет митрополит во Владимире, пусть «Богу молится за нас и за племя наше молитву творит…». Страшное, неудобоносимое ярмо, многих вводившее в соблазн! Как молиться за тех, кто распинает твою землю? Как полюбить ненавидящих тебя, ищущих твоей погибели? И всё же молились о здравии и благоденствии своих супостатов.

Такой ценой церковь обеспечивала себе право не платить в Орду никаких даней и не собирать в её пользу никаких пошлин с духовенства и монастырских крестьян. Ханы запрещали своим подданным захватывать церковные владения и угодья: «домы, земли, воды, огороды, винограды, мельницы…». Запрещали также становиться на постой в церковных домах или ломать их. Беззаконно отнятое у священнослужителей подлежало возврату.

Известно, что два подобных ярлыка в разные годы получил в Орде митрополит Алексей. Послабления, оговорённые в них, конечно, далеко не всегда строго исполнялись ордынцами. Но в любом случае выгода для Русской Церкви в такого рода послаблениях была явная, и ею надо было уметь пользоваться. На веку великого князя Дмитрия Ивановича пользоваться ею научились.

Красноречивое свидетельство перемен, происходящих с появлением в лесных пустынных краях новых хозяев, — два отрывка всё из того же епифаниевого «Жития». Вот картина местности, какою застал её молодой подвижник: «Не бе бо окрест пустыня тоя близ тогда ни сел, ни дворов, ни людей, живущих в них, ни пути людскаго ниоткуда же, и не бе мимоходящего, ни посещающаго, но округ места того все страны, все лес, все пустыня».

Но проходит несколько десятилетий, и к Троицкому монастырю «начаша приходити христиане и обходити сквозе вся лесы оны и возлюбиша жити ту. И множество людей восхотевше, начаша с обаполы (со всех сторон) места того садитися».

Сергий, как известно, этим не ограничился и основал несколько монастырьков в окрестностях Маковца. Некоторые места выбирал сам, например, на реке Киржач. Другие подбирались им по совету с московскими князьями. Целый ряд хозяйств — и в ближних, и в отдалённых урочищах — основали, по договорённости с Сергием, его ученики и последователи. Так, Мефодий облюбовал место на речке Пешноше, к западу от Дмитрова. Ещё два ученика — Фёдор и Павел — заложили Борисоглебский монастырь в глухом лесу к северо-западу от Ростова. Амвросий отправился за Кострому и основал общежитие на Чухломском озере. Пустынь на реке Письме построил инок Макарий. Его сподвижник Павел обосновался затем на Обноре. Здесь же, в костромских лесах, при речке Тебзе черноризец Иаков из рода бояр Амосовых положил основание Железноборовскому монастырю. Из Москвы ушли далеко на север, в Белозерье, Кирилл и Ферапонт. Дмитрий Прилуцкий, который вначале подвизался в обители у Плещеева озера, потом тоже ушёл в Заволжье и построил монастырь в окрестностях Вологды…

Всё это происходило в разные годы и даже десятилетия, иногда уже и после смерти князя Дмитрия и игумена Сергия. Но происходило по их воле и по ответному рвению людей, несших их волю как собственную. В глухие лесные края шли пока одиночки, но вновь заводимые монастырьки постепенно обрастали хозяйством, позднее обзавелись каменным строением, а то и могучими крепостными сооружениями. Посланцы Москвы приносили сюда не только книжную культуру, но и культуру хозяйствования, опыт ухода за землёй, малознакомый лесным и речным добытчикам.

Так же, как и слободские крестьяне, монастырские освобождались от подворной дани, от обязанности нести ямскую службу, кормить мимоезжих чиновников, от всевозможных иных поборов, податей и пошлин в пользу князя. Это, конечно, не значило, что отныне они могут работать каждый только на себя. С исходом льготного срока монастырские крестьяне поступали в распоряжение эконома, и он назначал их на различные общественные работы и службы годового круга. Кроме собственной они распахивали и засевали монастырскую землю — «игумнов жеребей»; обкашивали в пользу обители десятую долю луговых угодий; в их обязанность входило также «сады оплетать, на невод ходити, пруды прудить, на бобры в осенине поити», «церковь наряжати, монастырь и двор тынити, хоромы ставити». И иных было много обязанностей, помельче.

Пошлины с монастырских крестьян шли частью на благоустройство обители, а частью — через игумена — в казну.

IV

Нередко можно прочитать или услышать, что во времена князя Дмитрия Ивановича русские монастыри были одновременно и военными крепостями, всякий монах — ратником и что у стен этих обителей с утра до ночи, перебивая звон колоколов, звучали кузни, где ковалось оружие для будущих сражений.

Первые мощные крепости-монастыри появились на Руси два — два с половиной века спустя. А тогда, при Дмитрии Ивановиче, о долговременной и выгодной с военной точки зрения защите того или иного монастыря не могло быть и речи. В лучшем случае несколько десятков человек имели возможность укрыться внутри маленькой каменной церкви (если она ещё была в монастыре, каменная-то) и продержаться тут час-другой в ожидании подмоги из близлежащего города. И всё.

Иное дело, что обитель, расположенная при дороге или при реке в окрестностях города, могла нести дополнительную, мирскую службу в качестве сторожа, дозорного, вестника, первым оповещающего о грядущей опасности. Этой службой и ограничивалось, пожалуй, всё военное значение наших монастырей в XIV веке.

Но уже и тогда научились их строить с заглядом далеко вперёд. И уже тогда, в эпоху Куликовской битвы, появились у нас — по свидетельству археологов и отчасти летописцев — первые каменные соборы в пригородных монастырях.