Записки гайдзина - Вадим Смоленский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поубивал бы, ей-богу. Вот этими самыми руками. Передушил бы, гадов…
СТОП!
Я спокоен… спокоен… Я невозмутим… Дышу ровно… Все хорошо…
О чем это я?..
Ах, да. О росте энтропии.
Конечно, я не знаю замысла Создателя. Возможно, он считает, что немного погорячился при вавилонском столпотворении, и теперь взялся отыгрывать назад, потихоньку лепя единый язык для всей планеты. Возможно, ему кажется, что обходиться одной азбукой и одной фонетикой будет удобнее и проще. Возможно. Но мне почему-то упорно хочется видеть волю Провидения не в упрощении, а в усложнении. Поэтому в модных словах «суши» и «сашими» я слышу отнюдь не божественное эсперанто, а языковую самодеятельность неизвестного жлоба.
Говорят еще, что язык развивается по собственным законам. Высоколобое филологическое мнение ему не указ. Что укоренилось в языке, то и укоренилось. Спорить с этим трудно — особенно, когда сам употребляешь слово «гейша». Но с тем, что укоренилось сотню лет назад, можно смириться. А со злом, которое укореняется сегодня, мириться нельзя. С этим злом мы еще повоюем. Мы еще скажем свое веское слово. Мы еще побарахтаемся, как та лягушка в сметане. И мы еще поглядим, чья в итоге возьмет.
Иногда на меня находит меланхолия, рефлексия и самоедство. Я говорю:
— Но ведь это ненормально! Это паранойя! Допустимо ли так переживать из-за одной-единственной буквы? Может, мне врачу показаться?
А в ответ слышу:
— Ты что! Кто еще может похвастать такой роскошной паранойей? Гордись!
Вот я и горжусь. Вот и продолжаю. Простите меня все, кого ненароком обидел или еще обижу.
Остров Блефуску должен быть разрушен.
Букве «ша» не место в японских словах.
Они явились ко мне втроем. Возглавлял делегацию доктор технических наук, профессор Рауль Абрамович Лишайников. За ним маячили две незнакомые мне фигуры — одна побольше, другая поменьше.
— Знакомься, Вадичек, — сказал профессор. — Это Владлен Эдисонович Дупловский. Мой старый друг, которого я не видел шесть лет. Приехал к нам на конференцию. Прямиком из этой, как ее…
— Силикон Вэллей! — многозначительно произнес Владлен Эдисонович.
Моя ладонь утонула в его лапе. Он был одновременно тяжел и поджар. Так, наверное, выглядел бы дедушка Крылов, если бы решил на старости лет заняться физкультурой.
— А вот это — Гена Сучков. Из Зеленограда.
— Очень приятно, — сказал Гена Сучков, энергично потряс мою руку и поправил очки. Он не был ни поджар, ни тяжел. Он был легок и тощ. Он напоминал юного Пушкина, перезанимавшегося в своем лицее.
— А дело у нас такое, — сказал Рауль Абрамович. — Надо позвонить в баню и договориться, что мы к ним придем.
— Зачем договариваться? — не понял я. — Идите сразу, да и всё.
— Объясняю. Это баня не простая. Она по блату. Нас туда пустят бесплатно, надо только сказать, что мы от мистера Судзуки.
— Кто такой?
— Не помню. Вчера был банкет, пришел какой-то мистер Судзуки. Мы с ним выпили, разговорились. Короче, там есть баня, которой заведует его лучший друг. Вот телефон. Только он сказал, что разговаривать надо очень вежливо.
— Ха! — сказал я. — «Очень вежливо»… Да вы понимаете, что это такое — разговаривать по-японски очень вежливо? По-марсиански легче разговаривать, чем по-японски очень вежливо…
— Я понимаю. Он тоже так сказал. Он даже написал на отдельной бумажке все слова, которые надо в телефон говорить. Но ты сам понимаешь: банкет, спиртное, тыры-пыры… В общем, потерял я эту бумажку. Вся надежда теперь на тебя.
— Ну-ну…
— А в чем, собственно, трудность? — поинтересовался Владлен Эдисонович. — Неужели это настолько серьезный бит оф проблем?
— Видите ли, — сказал я, — это трудность субъективного толка. Мне крайне редко приходится разговаривать очень вежливо. В повседневной жизни это не так необходимо, поэтому практики почти нет. А практика нужна, поскольку очень уж всё сложно. Понимаете, в учтивой речи следует изо всех сил принижать себя и всё, относящееся к себе. А собеседника и всё, относящееся к нему, надо изо всех сил возвышать. Требование логичное — но беда в том, что все эти принижения и возвышения осуществляются сугубо грамматическими средствами. Существуют такие специальные глагольные формы — отдельно для себя и для собеседника. Сами по себе они ничего не значат, поэтому в разговоре их легко перепутать. Возвысить себя и принизить собеседника. А это не дай бог. Это оскорбление. Иностранцам вообще не рекомендуют говорить очень вежливо — от греха подальше.
— Вадичек! — сказал Рауль Абрамович. — Это всё очень интересно. Но нам не надо про глагольные формы. Нам надо в баню. Я понимаю, это сложнее, чем с девушками любезничать — но ведь и практика будет, не так ли?
— Хорошо, давайте телефон.
— Вот. Я тебе его даже сам наберу. Короче: мы все, сколько нас тут есть, хотим пойти к ним в баню. Сегодня днём, часа в четыре.
Раздался длинный гудок, и вслед за ним мужской голос:
— Моси-моси!
— Здравствуйте, — сказал я.
— Здравствуйте, — ответил голос.
Я сжал трубку и мобилизовался.
— Вас беспокоит негодный сотрудник университета.
— Хай! — сказала трубка. «Хай», мы вас поняли, продолжайте.
— Меня зовут Лишайников.
— Хай!
— Я негодный друг господина Судзуки.
— Хай!
— Мне кажется, что я хотел бы посетить вашу достойную баню. С моими негодными друзьями.
— Хай! — сказала трубка. — А сколько достойных господ соизволит посетить нашу негодную баню?
— Вашу достойную баню, — сказал я, — соизволит посетить три негодных человека.
— Вадичек! — вмешался Рауль Абрамович. — Ты почему три пальца отогнул? Нас четверо!
— Минуточку! — я зажал трубку ладонью. — А кто четвёртый?
— Ты, конечно!
— Почему я? Я не собирался…
— А как без тебя? Вдруг они будут что-нибудь говорить?
— Простите пожалуйста, — сказал я в трубку. — У меня нет слов, чтобы передать, как мне неловко — но тут у нас появился ещё один негодный человек. И он тоже хочет в вашу негодную баню.
Через секунду я осознал, какую страшную вещь вымолвил.
— Ой! — спина у меня похолодела. — Я перепутал! Я имел в виду: «достойную баню». Наш негодный человек хочет к вам в достойную баню!..
Трубка молчала.
— Накрылось! — шепнул я профессору. — С грамматикой облажался, теперь ничего не выйдет. Зачем вы меня перебили?