Цитадель Гипонерос - Пьер Бордаж

Несколькими днями ранее, выйдя из психокинеза, Лотер Пакуллай и Тиксу долго лежали, распластавшись под силой тяжести по земле. Первое, что они увидали — это чаны, два огромных квадратных бассейна площадью более тысячи квадратных метров, заполненные густой темной жидкостью. Тиксу удивила рябь на поверхности — при такой силе тяжести и полном отсутствии ветра. Если бы не идеальная симметрия и облицовка, чаны можно было бы принять за естественные озера. Над этим двойным резервуаром вздымалась гигантская спираль, словно так дымила пустота, и устремлялась в бездонное сердце черной дыры. От нее исходила ужасающая безжизненность, нега-сила, которой, казалось, не могла противиться никакая, пусть самая стойкая, конструкция. Черная дыра занимала весь центр небесного свода, она на глазах росла, словно ядовитый венчик цветка, что расцветал и поглощал миллионы звезд вокруг.

В голове Тиксу снова эхом отозвался детский голосок Йелль: «Блуф набирает силу… Миллионы звезд исчезли этой ночью… Блуф пытается нас сожрать…»

Своими детскими словами она лучше любого другого описала главного врага человечества. Тиксу действительно словно попал к обеденному столу: этот отвратительный рот, вытянувшийся уже на несколько миллиардов километров в ширину, поглощал весь свет, всю жизнь, все вибрации хора творения. Однообразно серый и плоский пейзаж звезды Арратан и непрестанный гул, становящийся все громче и громче в сопровождении расползающейся тьмы, составляли картину и завораживающей, и пугающей красоты.

— Это конец… конец Млечному Пути… конец вселенной… — прошептал Лотер Пакуллай.

Ценой кошмарных усилий Тиксу удалось повернуться к своему неоропейскому товарищу.

— Пришло время вам вернуться к человеческим мирам, Лотер… — На то, чтобы шевельнуть нижней челюстью, у него уходило безумное количество энергии. — Передайте антру как можно большему количеству людей. Это будет ваш вклад в вечную борьбу человечества.

— А вы?

— Мой вклад будет иным…

В глазах Лотера промелькнула грусть, морщинки на лбу углубились еще на несколько миллиметров.

— Нужно быть проклятым индисским колдуном, чтобы воображать, что можно выбраться живым из этого дерьма! — пробурчал он, указывая на чаны.

— Я и не говорил, что уйду невредимым.

— Что заставляет вас в него лезть?

Тиксу на мгновение заколебался, прежде чем ответить. Он и сам не знал в точности причин, толкающих его к этому шагу. Он подчинялся единственно интуиции, глубинному и повелительному зову своего естества, но пойдите объясните профессору Института прикладных наук Неоропа, что ваша жертва никак не обоснована — ни объективными мотивациями, ни хотя бы здравым смыслом. Только Йелль, восприятие которой не ограничивалось органами чувств, могла найти слова, чтобы это выразить.

— Ступайте, Лотер, иначе цивилизованные миры исчезнут раньше, чем вы их увидите снова…

— Я их поприветствую от вашего имени, господин колдун.

Лотер Пакуллай участливо глянул на оранжанина, а затем, не добавив ни слова, прикрыл глаза, вызвал антру и дематериализовался в эфирных коридорах.

Оказавшись в одиночестве, Тиксу дал волю своему отчаянию и перестал сдерживать слишком долго копившиеся слезы. Встав на колени, он начал биться лбом о твердую корку земли. Из рассеченного ударом надбровья по виску и щеке неторопливо потекла кровь. «Исполни свое предназначение», — сказал Качо Марум, има садумба с Двусезонья. Тиксу и представить себе не мог, что судьба окажется так жестока — навсегда разлучит его с теми, кого он любил, чтобы отправить в ледяное брюхо блуфа. Шестнадцать счастливых лет, которые подарили ему Афикит и Йелль, были только кратким перерывом посреди полного горести бытия, неожиданной передышкой на беспощадном пути.

Он встал и медленно приблизился к одному из чанов. Вблизи жидкость источала неясный запах кислоты, а внешние края спирали были так черны, что, казалось, спрессовывались до осязаемости. Тиксу, несмотря на то, что при движении обильно потел, ощутил, как по всему телу расходится невыносимый холод. Он остановился неподвижно на краю водоема, широкого, словно озеро на Матери-Земли; взгляд сам собой скользил по ряби на поверхности, а мысли ушли в беспорядочный поток воспоминаний. Колебания антры отдавались в Тиксу словно журчание родника, и он мало-помалу достиг умиротворения, и тогда почувствовал связь через вечность с Афикит, Йеллью, Шари, Качо Марумом, Станисласом Нолустритом, всеми известными или неведомыми ему созданиями, выпевавшими песню человечества. И вот ему открылся тайный порядок вселенной, и он понял, что его самопожертвование — плата за выживание людей.

Не став даже тратить времени на раздевание, Тиксу шагнул по пояс в вязкую жидкость в ванне. По ногам устремилась вверх жуткая боль. Он ужасающе остро почувствовал, как разрушаются и отделяются от него клетки — не с тем ощущением, что бывает при сильном ожоге какой-нибудь кислотой, а с чувством целенаправленного растворения, подобной вспышке молнии и вместе с тем методичной работы по расчленению клеток. Боль, если строго выражаться, не была физической, она коренилась в каждой ширящейся ране, она была знамением самого разрушения, стирания. С нахлынувшей ясностью Тиксу понял, что, полностью погрузившись в жидкую стихию, сократит свои муки. Он издал безнадежный вопль, последний крик сопротивления, и окунулся целиком. Его тело растворилось за несколько сотых секунды, но неопределенное ощущение страдания осталось, как если бы жидкость сохранила в памяти координаты всех клеток на случай обратной сборки.

Поначалу Тиксу нашел свободу от плена телесной оболочки скорее приятной. Он почувствовал легкость, схожую с состоянием во время психокинетических переносов. Он воспользовался возможностью исследовать чан, компенсируя потерю чувств инстинктивным пониманием структуры всего окружающего, и в первую очередь жидкой стихии — эмульсии, которая выполняла двойную функцию: растворителя и фиксатора. Он понимал, что его тело не пропало окончательно, что каждая из его клеток слилась с молекулами раствора, словно отправлена под замок на полку в ожидании следующего применения. И не виделось конца этой расчлененности, приносящей непрестанное страдание и которая закончилась бы для Тиксу распадом рассудка, если бы в его глубинах не звучала вибрация антры.

В чане кипела напряженная, пульсирующая, неустанная деятельность, как в лоне застоявшихся вод кишат бесчисленные формы жизни. Оранжанин обнаружил металлический узел, встроенный в одну из стен бассейна, своего рода агрегат, снабженный множеством сенсоров и фильтров. Жидкость в радиусе сотни метров вокруг него взбалтывали и перемешивали потоки и струи пузырьков, похожие на электрические импульсы. У Тиксу внезапно возникло чувство, что один из этих потоков охватывает его разум и манит к сенсору — круглой решетке, которая напомнила ему нуклеиновые анализаторы из дерематов ГТК. Боже мой! как далеко она осталась, величайшая компания во всей изведанной и неизведанной вселенной… Напоминание о другой жизни, угасающий свет невероятной мечты… Оставшись без тела, он был не более чем творческим принципом, плененным машиной, он больше не никак не мог повлиять на сферу материального, противиться затягивающей силе Гипонероса. Он обнаружил себя внутри металлического отсека, где переплетались микромагистрали, направляющие энергии нешуточной мощности: здесь были центральный мемодиск, материнская плата, задающая и комбинирующая базовые импульсы, и споры-властители. Последние немедленно попытались препарировать разум Тиксу, чтобы проанализировать его внутренние механизмы (эквивалентные, по их мнению, универсальным механизмам творения), но им не удалось, как и скаитам-чтецам или стирателям, преодолеть непроходимый барьер, возведенный антрой. Вибрация звука жизни сдерживала их подобно тому, как свет держит в отдалении тьму. Они образовывали одно из двух постоянных ядер Гипонероса — первый конгломерат, ответственный за растворение и перераспределение спор. Конгломерат не смог смирить разум Тиксу — субстанцию, защищенную антрой и гораздо более тонкую, чем волновая сетка, с помощью которой они вознамерились его обездвижить. Оранжанин без труда прошел через второй конгломерат, второе сплетение магистралей, вторую материнскую плату, и попал в чан воссоздания. Однако он понял, что до тех пор, пока споры-властители не зададут импульса на реструктуризацию, клетки его тела, более грубые по своей природе, будут оставаться в ловушке в растворяющей ванне.