Порою нестерпимо хочется... - Кен Кизи

Как только Джэн исчезла, практически с тем же самым на меня навалился Джо. Только он еще требовал, чтобы я что-нибудь сказал Ли.

– Скажи ему, как он вырос, или что-нибудь такое, Хэнк. Вчера вечером ты вел себя с ним очень холодно.

– Боже милостивый, да вы что, сговорились с Джэн?!

– Просто надо, чтобы мальчик почувствовал себя дома. Ты помни, он ведь у нас впечатлительный.

Джо продолжал распинаться, а я – копить раздражение, – очень уж смахивало на начальную школу. Впрочем, мне кажется, я знал, какую они преследуют цель. И я плохо понимал, как это мне удастся, особенно учитывая присутствие в доме еще одной впечатлительной особы, я уже не говорю о том, что Вив вообще вела себя странно, после того как ей стало известно о контракте с «Ваконда Пасифик». Единственное, что было ясно, – для сохранения мира и спокойствия мне придется ходить на ушах.

Как бы там ни было, я отправился к его комнате и пару минут постоял у дверей, прислушиваясь, ' встал он или нет. Пару минут назад его звал Генри, но он мог счесть этот крик за дурной сон; Генри вставал раньше всех и, если мне не удавалось его заткнуть, поднимал в доме целую бурю. Ничто так не бесит, как то, что кто-нибудь криками вытаскивает тебя из кровати, и ты знаешь, что, как только все отвалят на работу, этот калека снова заберется в постель, чтобы продрыхать до полудня.

В комнате темно и мрачно, леденящий воздух льется сквозь полуоткрытое окно…

Я уж совсем было собрался постучать ему в дверь, как услышал в комнате какие-то звуки, – на цыпочках я отошел от дверей и отправился бриться, вспоминая, как Генри в первый раз будил кузена Джона, который приехал из Идаго работать на нас. Накануне, в вечер своего приезда, Джон выглядел довольно скверно, – по его утверждению, он добирался до нас по великой алкогольной реке, – поэтому мы уложили его пораньше, надеясь, что хороший сон поможет ему прийти в себя. Когда утром Генри открыл к нему дверь, Джон сжался в комок на постели и принялся махать руками: «Что такое? Что такое?» Генри объяснил ему, что половина четвертого – вот что такое. «Господи Иисусе! – воскликнул Джон. – Что же ты не ложишься, Генри? Ты же сам говорил, что завтра у нас тяжелый день!» И накрылся с головой одеялом. Нам потребовалось три дня, чтобы привести Джона в чувство, да и после этого от него было мало толку. Он ныл и стенал, слоняясь туда и обратно. Тогда до нас еще никак не доходило, что мы пытаемся завести его, напрочь лишив привычного топлива; точно так же, как грузовику требуется дизель для того, чтобы нормально двигаться, Джону требовалось заправиться «Семью коронами». Генри утверждал, что пьет Джон потому, что его мама заставляла все семейство валиться на колени и молиться, как умалишенных, когда их папаша возвращался домой навеселе, – кажется, это был один из двоюродных братьев Генри, – а Джон так никогда и не понял, что этой молитвой они вовсе не возносили Господу благодарность, как,' например, после обеденной трапезы. Таким образом, согласно Генри, выпивка стала для него чем-то священным, и он так утвердился в этой вере, что в крепости ее мог поспорить даже с пастором.

Промерзшая скорлупа постели смыкается над беззащитным комочком тепла, который ты не 6 силах покинуть…

Джон был хорошим работником. Вообще алкоголики работают гораздо лучше, чем принято считать. Может, они вообще нуждаются в выпивке как в лекарстве, как Джэн, которой необходимо по вечерам принимать таблетки от щитовидной железы, чтобы быть уравновешенной. Помню, однажды нам пришлось посадить Джона за руль пикапа, чтобы он отвез нас в город, – в тот день Генри поскользнулся на замшелой скале и здорово разбился, так что нам с Джо надо было сидеть с ним в кузове и придерживать, чтобы его не подбрасывало и не трясло. Кроме Джона, вести было некому. На мой взгляд, он прилично вел, и только Генри орал всю дорогу: «Лучше я пешком пойду, чем ехать с этим несчастным алкашом! Я пойду пешком, черт побери, я пойду пешком… « – можно было подумать, что он мог идти…) Ты пытаешься поглубже зарыться в теплую сердцевинку, но тут коридор сотрясает тяжелая поступь Генри, и в твое темное убежище сна словно пушечный снаряд влетает: «Подъем! Подъем! « – военный клич, за которым следует вооруженное взятие двери: бум-бум-бум! – и снова:

– Подъем, подъем! Кто спит, того убъем! Хих-хи-хи!

Новый натиск на дверь, и тоненькое злорадное хихиканье.

– Где пилилы? Где рубилы? Где таскалы? По-давалы? В бога душу мать, где тут лесорубы? Мне работать без них никак!

В бога душу мать: а мне спать никак без тишины!

Дверь снова сотрясается под градом ударов. Бам-бам-бам! «Мальчик?» Дом вот-вот рухнет. «Мальчик! Вставай! А ну-ка порастрясем это болото!»

Я зарываюсь в подушку. Вокруг темно, хоть глаз выколи, а этот выживший из ума полудурок может ведь и дом поджечь, лишь бы убедить лежебок, что ночь вовсе не предназначена для сна. И в этом сумбуре пробуждения первый же взгляд наружу убеждает меня, что по сравнению с предыдущим вечером никаких изменений к лучшему не произошло. Ибо я снова прекрасно осознавал, где я, но не мог определить время действия. Некоторые факты были очевидными: мрак, холод, грохочущие сапоги, стеганое одеяло, подушка, свет из-под двери – таковы были признаки реальности, – но привязать их к какому-то определенному времени я не мог. А необработанные признаки реальности без шлифовки времени тут же расплываются, а сама реальность становится такой же бессмысленной, как запуск разрозненных частей авиамодельки… Да, я в своей старой комнате, в темноте – это очевидно, холодно – это определенно, но когда?

«Уже почти четыре, сынок!» Бам-бам-бам!

Но я имею в виду время! Год! Я попытался вспомнить подробности своего приезда, но они склеились за ночь и сейчас в темноте никак не хотели разлепляться. Позже оказалось, что мне потребовалось целых две недели, чтобы собрать все детали, и еще больше, чтобы склеить их в необходимой последовательности.

– Сынок, что ж ты копаешься? Что ты там делаешь?

Зарядку. Упражнения по-латыни.

– Ты окончательно проснулся? Громко киваю.

– Тогда что же ты делаешь?

Мне удается что-то промямлить; вероятно, это удовлетворяет его, потому что он удаляется по коридору, сотрясаясь от дьявольского хихиканья. Но после того как он уходит, я уже не могу вернуться в свой теплый сон, в голове у меня начинает брезжить, что они всерьез намерены вытащить меня на улицу в эту студеную ночь и заставить работать! И, осознав это, я задаю себе самому его вопрос: «Так что же ты здесь делаешь?» Пока мне удавалось избегать ответа на этот вопрос или при помощи шуточек, или заслоняясь от него сомнительными фантазиями о героической схватке и праведном свержении. Но сейчас, в четыре утра, перед лицом каторжной работы, я не мог более увиливать от ответа, каким бы он ни был. Но я был слишком сонным для того, чтобы принимать какое-либо решение, поэтому снова решил отложить его на время. Но вернувшийся старый полтергейст опять забарабанил мне по черепу, сделав выбор за меня.