Ланарк: жизнь в четырех книгах - Аласдар Грэй

— Привет.

— Привет.

— Как дела?

— Неплохо. Как у тебя?

— Тоже ничего.

После паузы Коултер спросил:

— Не хочешь поменяться местами?

— Чего ради?

— Да вот, хочу поближе разглядывать… — Коултер указал на Кейт Колдуэлл. — Тебе ведь всякое такое без интереса.

Toy перенес свои учебники на место Коултера в полном расстройстве чувств, внутренне кипя от негодования. Однако ничто на свете не заставило бы его признаться, что Кейт Колдуэлл ему небезразлична.

Как-то после экзамена, пока учителя проверяли письменные работы, ученики читали комиксы, играли в шахматы и в карты или потихоньку болтали, собравшись кучками. Коултер, сидевший впереди Toy, обернулся и спросил:

— Что ты читаешь?

Toy показал ему сборник критических эссе о литературе и искусстве. Коултер тоном прокурора заявил:

— Ты это читаешь не ради удовольствия.

— Именно ради удовольствия.

— В нашем возрасте такие книги ради удовольствия не читают. Их читают, чтобы показаться умнее всех.

— Но ведь я читаю такие книги, когда меня никто не видит.

— Значит, ты стараешься показаться умнее всех не нам, ты стараешься показаться умнее всех самому себе.

Toy, почесав макушку, признался:

— Ловко подмечено, но это неправда. А ты что читаешь?

Коултер показал ему журнал под названием «Чудеса научной фантастики», на обложке которого были изображены снабженные щупальцами существа, которые что-то делали с механическим устройством на прогалине в джунглях. Из устройства в небо вырывалась зеленая молния, раскалывавшая планету, очень похожую на Землю. Toy покачал головой:

— Не очень-то люблю научную фантастику. Сплошной пессимизм.

Коултер ухмыльнулся:

— Как раз это мне в ней и нравится. Читал на днях потрясный рассказ «Полковник Джонсон исполняет свой долг». Так вот, этот американский полковник находится в укрытии на несколько миль под землей. Он один из тех, кому поручено вести Третью мировую войну: нужно только нажимать на кнопки. Все люди на земле, конечно, погибли — даже почти все убежища для армейских подразделений уничтожены ракетами, проникающими под землю. И вот, слушай: у этого самого полковника Джонсона уже не один месяц нарушена связь со своим командованием, потому что по радиосигналу особые ракеты мигом вычислят, где твое укрытие, и враз тебя прихлопнут. Однако полковник Джонсон изобретает прибор, способный отыскивать людей по их мысленным излучениям. Он направляет прибор на Америку. Бесполезно. В Америке никого в живых не осталось. Он пробует Европу, Африку, Австралию. Там тоже везде одни мертвецы. Тогда он запрашивает Азию — и там живым оказывается один-единственный человек, в каком-то российском городе. Джонсон садится в самолет и летит в Россию. Видит по пути, что ничего живого нигде нет — ни растений, ни животных, вообще ничего. Приземляется в этом русском городе, выходит из самолета. Повсюду, конечно, развалины; он пробирается через разрушенные здания и слышит, как внутри движется тот самый второй человек. Джонсон уже целых восемь лет не видел ни единого человеческого существа, он с ума сходит от одиночества, понимаешь, и надеется перед смертью с тем человеком поговорить. Русский выходит из здания наружу — и полковник Джонсон в него стреляет.

— Но почему? — изумился Toy.

— А потому, что он был обучен убивать русских. Как тебе эта история — нравится?

— По-моему, мерзость.

— Может, и так. Но она очень жизненная. Что ты делаешь после школы?

— Пойду в библиотеку или прогуляюсь.

— А я в город вместе с Мердоком Мьюиром и верзилой Сэмом Лэнгом. Мы провоцируем беспорядки.

— Как это?

— Знаешь Вест-Энд-парк?

— Парк возле Галереи изобразительного искусства?

— Ну да. Так вот, на ночь этот парк, в отличие от других, не запирают, и там можно свободно прогуливаться. Фонари есть, но их немного. Так вот, верзила Сэм становится возле кустика и закуривает, а если кто-то появится, мы выскакиваем из засады и понарошку двигаем Сэму под дых, он начинает тузить нас почем зря, все валимся с ног и катаемся по земле с руганью. Друг друга и не трогаем, но в темноте один черт разберет. Девчонки разбегаются с визгом, зовут полицию.

— И полицейские приходят?

— Мы успеваем улепетнуть. У Мердока Мьюира папаша полицейский. Когда мы ему об этом рассказываем, он хохочет во всю глотку и объясняет, что бы он с нами сделал, если бы поймал.

— Это нарушение общественного порядка, — сказал Toy.

— Пускай, зато весело. Куда веселее, чем одному слоняться. Давай обещай, что как-нибудь вечерком пойдешь с нами.

— Нет, не пойду.

— Тогда признайся, что тебе интереснее этот комикс, чем твои статьи об искусстве.

Коултер ткнул пальцем в обложку комикса, лежавшего на столе у соседа. Блондинку в купальном костюме обвил кольцами гигантский змей. Toy открыл было рот, желая сказать «нет», но нахмурился и промолчал.

— Ну-ну, — не отставал Коултер, — твой дружок от этой картинки вскакивает, верно? Признайся, что ты такой же, как и мы все.

Toy пошел в соседнюю классную комнату, смущенный и растерянный. «Твой дружок вскакивает от этой картинки. Признайся, что ты такой же, как и мы все». В памяти всплыли слова, слышанные им давным-давно, которые он старательно изгонял из памяти: «Я бы не отказался где-нибудь в темном углу ее пощупать».

Toy знал лет с четырех, что младенцы вылупливаются из маминых животов. Мистер Toy детально описал ему развитие зародыша, и Toy сделал вывод, что данный процесс по достижении определенного возраста у большинства женщин происходит спонтанно. Он воспринял это сообщение наравне с другими рассказами отца — о происхождении видов и о строении Солнечной системы: это было любопытное, механическое, не слишком загадочное дело, о котором мужчины могли знать, но влиять на него не могли. В том, что он слышал и что читал впоследствии, нигде ни словом не упоминалось о неизбежной связи между любовью, сексом и рождением, и потому он даже не подозревал о существовании таковой. Секс он открыл, сидя скорчившись на полу спальни. Это было так омерзительно, что предаваться ему следовало только втайне и ни в коем случае не посвящать в это других. Секс питался мечтами о жестоком насилии и достигал кульминации, разрешаясь выбросом слизи и оставляя чувство расслабленности и одиночества. С любовью секс не имел ничего общего. Любовь — это то, что он испытывал к Кейт Колдуэлл, желая быть поблизости от нее и делать то, что заставило бы ее им восхищаться. Toy прятал свою любовь: если бы все о ней узнали, он оказался бы в униженном положении по сравнению с другими и с самой Кейт. Toy стыдился своей любви, но она не внушала ему отвращения. И вот теперь, судорожными толчками, под воздействием реплики Коултера, разрозненные картинки любви, секса и деторождения начали сливаться для Toy воедино.