Зяблики в латах - Георгий Венус

В это время в хату вошел мичман Дегтярев.

— Господа, в полку не ладно что-то!

— Опять?

— Что такое?

— Да вот опять третий взвод куда-то отправили…

— Ну-у?..

— И не просто, господа, — с пулеметами… Я проследить думал, да прогнали меня… И что за время, черт рога сломит!..

— Говорят, господа, куда-то и четвертую роту повели. Подпоручик Тяглов разрезал яичницу и, нагнувшись, сопел над самыми желтками.

— Серьезное, видно, дело!

Пар над яичницей быстро садился.

— Да ну их к богу! Надоело!.. Офицеры подвинулись к столу.

— Не трогают — живи, завтра в бой — умирать будем!..

— Верно! Господа, а насчет николаевской как? Эй, хозяйка!

Но хозяйки в избе уже не было.

Я разостлал шинель в сенях, рядом со спящим на полу подпоручиком Морозовым.

Очевидно, офицеры в хате уже приканчивали яичницу.

— Ты! Пень сибирский! Пальцем не лазь!

— Господа, не перекинуться ль в картишки? В преферанс сыграем? доносились голоса из-за двери.

— Да сколько же, наконец, говорите вы? Триста семьдесят один? Верно?

— Нет еще… Куда! Триста пятьдесят девять только. Ведь двенадцать прихлопнул поручик Ягал-Богдановский. Потом кто-то закрыл дверь, и в сенях стало тихо.

Этой же ночью мы выступили на Орехов.

А не доходя до Орехова, на Сладкой Балке, где провели мы следующую ночь, мы узнали еще небывалую для Дроздовского полка новость: поручик Барабаш, старый офицер-доброволец Румынского похода, снял с себя погоны, повесил их на кусты и вместе со своим вестовым, бывшим красноармейцем, перебежал к красным.

— А знаете, что еще говорят? Знаете? — уже на пути от Сладкой Балки испуганно спросил меня поручик Кечупрак. И, обождав, пока подвода выехала на более ухабистую дорогу, он перегнулся ко мне и стал рассказывать под шум и треск быстро бегущих колес:

— Говорят, в четвертой роте — еще до этого — напали на след коммунистической ячейки Да, да, ячейки По ночам, когда четвертая стояла в заставе, члены этой ячейки, говорят, переходили к красным, а потом, уже с директивами, — вы понимаете? — возвращались опять Потому наш третий взвод и лежал в цепи Перед заставой он лежал Не знали? Это когда они в первый раз уходили А второй раз, — позавчера это черт дери, и не поверишь! — а второй раз они четвертую роту обрабатывали Ну конечно, — чтоб меньше свидетелей было. Все третий взвод. Как? Прижимкою брали на психику. Да так же, как и тот раз с пленными Но хуже еще, говорят! Туркул, говорят, всю роту перестрелять хотел… вместе с офицерами Что там творилось, говорят, господи!.. «Этот, этот, этот…» Так же вот было! Но со своими ведь!.. Черт возьми, ужас какой! И наугад, в свалку, огулом. Подумайте!

Подводы быстро шли по пыльной дороге. Трясло. Вдали опять гудело

Шли бои со 2-й Конной армией.

Трясло все больше и больше.

Я сидел на подводе, свесив ноги, гадая о том, состоял ли поручик Барабаш в коммунистической ячейке или же он, как старый офицер, не вынес подобной расправы над своей ротой и ушел из полка, оскорбленный.

И еще я гадал о том — расстреляют ли его красные?

Мы сидели под упавшей оградой кладбища. Было совершенно темно Ни луны, ни звезд не было видно Со стороны кладбища, с тыла, несло сыростью и ночным холодом. Со степей, откуда уже пятый раз в течение ночи наступали красные курсанты, тяжело валил сухой и горячий воздух Ветра не было. Деревья на кладбише стояли не двигаясь В степи трещал кузнечик. Потом и он смолк.

Слева от нас, за углом кладбищенской ограды, стояла команда наших пеших разведчиков, почти исключительно состоящая из вольноопределяющихся В Орехов мы вошли уже с наступлением темноты, с условиями местности не были знакомы, а потому не знали также, отчего курсанты наступают исключительно на участок нашей, офицерской роты

— Эх, ракету бы! — сказал кто- то. Ему никто не ответил

Но вот со стороны степей вновь поплыли далекие, сперва немного приглушенные, голоса:

И решительный бой

С Ин-тер-наци-о-на…

— Становись! — шепотом скомандовал полковник Лапков.

— …а-а-алом — Воспрянет род людской!..

— Ать, два! Ать! — Уже выстроенные, мы мерно раскачивались

Никто не даст нам избав-ле-нья

— Ать, два! Левой! Левой

Ни бог, ни царь и ни герой

— Левой!

Ротный ударил о кобуру ладонью

— «Вперед, дроздовцы уда-лые! — грянули мы по команде — Вперед, без страха, с нами бо-ог, с нами бог!..»

Добьемся мы освобожденья

Своею соб…

…Помо-жет нам как в дни бы-лые

Чудес-ной си-ло-ю по-мо-ог!..

Наши голоса и голоса курсантов сливались и, качаясь, плыли над степью. Степь ожила. Казалось, ожила и темнота. Вырванная из тишины, она перестала быть грузной и не давила больше на брови.

— Отставить! — скомандовал вдруг подошедший к нам Туркул.

Оборвался вдали и «Интернационал».

И опять, перебивая друга друга, затрещали вдали два кузнечика.

— Десять!

Пальцы нащупали прицел.

— По линии черных кустов! — Генерал Туркул отошел к правому флангу и, кажется, поднял в темноте руку.

— …пальба… ротой!.. Ро-та… — Затворы звякнули.

— …пли!..

Залп ударил, как доской по воде, и сразу же оборвался.

— Ро-та… пли! Ро-та…

Между каждым залпом над степью взлетала испуганная тишина. После шестого она потекла спокойно. Кузнечики затрещали с новой силой. Мы ответили им тихим звоном обойм.

…Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,

Отво…

— Ро-та… — Затворы опять звякнули.

— …Пли!

— Ура-а-а-а! — нагоняя эхо нашего залпа, раскатисто покатилось по степи.

— Ура-а-а! — закричали мы, нагоняя эхо курсантов. И огромная, четырехсотштыковая офицерская рота, не ломая фронта, двинулась вперед.

— …ротой!

Кузнечики трещали уже позади нас.

— Ро-та… пли!

— Рот-та… пли!

— Ротт-та… пли!..

По всей степи бежали быстрые залпы.

…Это есть наш последний

И ре-ши… — отходя за кусты, вновь, уже далеко запели курсанты. Мы отходили к ограде кладбища. Потом курсанты замолчали.