Любовь и дым - Дженнифер Блейк

Рива улыбнулась, встретив его открытый взгляд. Потом она сказала:

— Я знаю, что Маргарет бывает резка и сварлива, но это не имеет значения. Она так много сделала для меня, что я обязана простить ей эти слабости.

— Она это тоже понимает, но не может порой с собой совладать. Я лишь боюсь, что она может потерять над собой контроль.

Рива взглянула в круглое, честное лицо и заметила, как Ботинки покраснел, заметила испарину, выступившую над его верхней губой, напряженность в его глазах. Ему стоило больших усилий так откровенно говорить о своей жене, но разговор был очень важным. Наконец до Ривы стало доходить, что Ботинки боится, как бы Маргарет не вынудила его сделать что-то, что ей самой не хотелось бы делать, — как она уже когда-то сделала много лет назад.

Она кивнула головой.

— Я помню об этом. Не беспокойся. Я ни за что не сделаю то, что не хочу делать.

— Возможно, — сказал он. — Боюсь только, что ты не отличишь своего истинного желания от того, что тебе внушат.

Рива ничего не ответила, потому что растерялась.

Ноэль рано покинул Бон Ви. Он знал, что это — трусость. У него не было желания вести бессмысленные разговоры за завтраком, не хотелось видеть Риву после всего, что произошло ночью между ними.

Он просто потерял над собой контроль.

Рива выглядела такой недоступной в своем блестящем кремовом платье, она так давно недоступна для него, что невыносимо видеть ее в руках Эдисона Галланта хотя бы минуту. Ее как будто запачкали. Она же, казалось, не замечала этого, может быть, даже спровоцировала Эдисона каким-то образом. Одна эта мысль сводила Ноэля с ума.

Более того, он желал, чтобы она увидела в нем такого же сильного мужчину, как и в том, другом. Он мог бы достичь успеха. У Ривы было тонкое чутье на людей.

Но Боже правый, никогда он не ощущал такую зыбкость почвы под ногами, как тогда, в первую неделю в качестве военного советника во Вьетнаме. Но именно это ему было необходимо, когда отец выкинул его из родного гнезда ради невесты, которую они оба желали. Ноэль ощущал такую боль, такое разочарование, что для него не имело никакого значения, жив он или мертв Или он сам себя в этом убедил? Он понял, как дорога ему жизнь, когда над головой просвистел первый осколок снаряда. Жалость к самому себе, мелочная вздорность, из-за которой он и присоединился к морским пехотинцам, вместо того чтобы, приняв отставку, уехать работать в парижскую контору отцовской компании, — уступили место здоровой злости. Эта злость так и осталась с ним, помогла ему выжить, когда его пытались убить. Половина тех подвигов, за которые позже ему прикололи массу медалей на грудь, была совершена им лишь потому, что он просто отказался сделать хотя бы шаг в сторону. Он сделал так однажды, и навсегда оставил позади свое прошлое. И не намеревался больше к нему возвращаться.

Ноэлю нравилось самому вести машину, нравилось слышать двадцатицилиндровый мотор «БМВ-750-ИЛ», нравилось вписываться в изгибы Великой речной дороги, которая бежит вдоль Миссисипи. В его натуре была привычка управлять. Было ли это его преимуществом или недостатком — он не знал, ему было все равно. Большая часть людей, располагавших той или иной властью, слишком уж пеклись о своей безопасности. Они нанимали телохранителей, устанавливали противоугонные устройства в своих машинах. Даже Джордж, знала об этом Рива или нет, получил подготовку по защите своих пассажиров. Не говоря уж о том, что у него был большой запас прочности благодаря вьетнамскому опыту. Ноэль, однако, предпочитал полагаться на самое лучшее устройство в своей машине — пистолет, лежащий в перчаточном отделении «БМВ», на ношение которого он получил разрешение. И на себя, конечно.

Ему стало жарко, когда он вспомнил, как обнял вчера Риву. Уже давно у него не было женщины, целая вечность прошла с тех пор, как он прикасался к Риве. Он знал, как это будет, и именно так все и произошло. Запрещенные сладости. Он опять почувствовал себя дваддатиоднолетним юношей посреди бушующей трагедии Эдипа. Или это все было фарсом? Сейчас, по прошествии стольких лет, трудно сказать.

Что бы там ни было, в памяти его остался ее запах, вкус ее губ. Они были частью его самого, как будто бы даже им самим. Он вызывал ее образ тысячи раз во время бессонных ночей. Образ этот был теплым, чувственным. Она проскальзывала к нему в кровать, он будто бы даже ощущал ее наготу, ощущал ее нежные ласки, видел ее грациозные движения, это помогало ему, успокаивало его. Но реальность была такова, что заставляла его усомниться: в здравом ли он уме? Даже сейчас, думая об этом, он ощущал какой-то внутренний огонь, поглощающий все его существо. Ему стоило больших усилий, чтобы не показать, как больно ему было.

«Позаботься о Риве».

Вспоминая эти слова, он вцепился в руль с такой силой, как если бы душил своего врага. Его отец осмелился произнести эти слова, лежа на смертном одре. Его отец взял его за руки, вложив в свое пожатие угасающую силу, поглядел на него с надеждой и отчаянием, но и с любовью. Он приказал ему. Знать бы, что он имел в виду. Было ли это высшее проявление доверия или разрешение? Ноэлю не требовалось никакого позволения. Оно ему никогда не требовалось. Ему необходимо прощение.

Он бы позаботился о Риве.

Обычно Ноэль не посещал заседаний различных клубов. К нему не раз обращались с приглашением вступить в тот или иной клуб Нового Орлеана по возвращении из Вьетнама, но всякий раз он отклонял предложение. Он по природе не был общественным человеком, а побывав в Европе, вообще отошел от концепции улучшения общественного порядка. Сегодня ему, правда, предстояло присутствовать на обеде в Торговой палате — он принял приглашение одного своего приятеля. Однако на обеде его больше интересовала личность оратора, чем участие в каких-либо общественных делах. Спикером будет Эдисон Галлант.

Несколько часов спустя Ноэль сидел, наблюдал и слушал этого человека. Он оценивал его слова, его внешность, как ему казалось, беспристрастно. Галлант производил впечатление человека сильного, с хорошо поставленным голосом, броской внешностью, в которой чувствовалось подражание стилю Кеннеди. Он даже говорил с южным акцентом. Он отстаивал доктрину активного лидера, выступал за урезание субсидий на развитие экономики штата. Но истинного содержания в нем не было. Кроме того, в движениях его не было раскованности, а с лица не сходила напряженность, что свидетельствовало о том, что он не столь уверен в себе, как пытается показать.

Все, что Галлант намеревался сказать, было хорошо принято, а после обеда его сторонники столпились вокруг него, чтобы немедленно о том сообщить. Лишь через некоторое время Ноэль сумел пробиться к нему и поговорить. После должных комплиментов в адрес его речи Ноэль попросил уделить ему несколько минут для личного разговора.

На лице Эдисона отразилась настороженность..

— Это очень важно?

— Возможно.

— Что это значит?

— Я не представляю, что именно вы полагаете важным. У меня было такое впечатление, что взносы в пользу предвыборной кампании всегда интересуют кандидатов.