Сетевой - Екатерина Осянина

Когда он, перекрикивая рев воды, объяснял, что называется, на пальцах, куда стремиться, за каким камнем и в какой момент времени кому табанить, кому «закалываться», все казалось понятно и логично. Но когда мы наконец отчалили и я своими глазами увидела перед собой белую воду, которая летела мне навстречу, набирая скорость, я уже не могла вспомнить, на какие камни, стремнины и шиверы показывал Адмирал, и только выполняла то, чему меня учили на берегу, повинуясь пашиным и славиным командам.

Я гребла, цеплялась и изо всех сил старалась не зажмуриваться, когда огромный белый бурун, в который мы влетели, с размаху шибанул меня в лицо и почти повалил на спину, и я изо всех сил рванулась вперед и, уже не слыша, что мне орет Паша, попыталась дотянуться до гребня веслом.

Дотянулась, но весло почти не встретило сопротивления, и я, полностью свесившись с катамарана, снова погрузила весло в волну вместе с руками чуть не по локоть. Весло нашло тугую струю, и я, напрягшись всем телом, снова почти опрокинувшись на спину, стала толкать катамаран вперед. Сдвинуться удалось едва ли на двадцать сантиметров, но там уже кормовые дотянулись до стремнины своими веслами, и катамаран, как пробка, вылетел из кипящей обратной волны, закручивающейся встречным буруном сразу за «сливом».

Когда мы вышли из этой «бочки» на относительно спокойную воду и лихим маневром по пашиной команде завернули к берегу поперек течения, где нам уже помогли зачалиться с берега, мужики радостно орали, задрав весла кверху.

Мы заняли удобную позицию для наблюдения и во все глаза смотрели, как проходят пороги остальные наши сплавщики, переживали. Паша по ходу давал мне пояснения и комментировал действия гребцов. Адмирал, проходя мимо меня, угрюмо ткнул в меня пальцем и припечатал: «Плохо гребла!»

Я расстроилась было, но Паша отмахнулся:

– Брось, нормально ты гребла, нас даже не снесло, прошли ровненько. Он злой просто, спину сорвал – айраткин каяк выловил и в одиночку из воды потянул, а в нем сто пятьдесят литров воды.

Айрат был одним из тех каякеров, на которых я смотрела с берега с ужасом и восхищением. Невозможно было оставаться равнодушным, когда они на малюсеньких вертлявых лодочках врезались в эти огромные буруны и как их там (некоторых) крутило, бултыхало и швыряло о камни. Этот был из таких: мало того что не хватало опыта пройти не слишком-то сложные пороги (чья бы корова мычала, сказала я себе), так он еще и не владел самым важным для каякера умением: «выкиливаться», то есть выныривать из воды, не отстегиваясь от каяка, помогая себе веслом. Хотя, как мне рассказали Паша с Гошей, их этому учат первым делом, как только каяк спускают на воду.

На моих глазах этот беспечный юноша, «кильнувшись» на первом же пороге, просто отстегнулся и поплыл «самосплавом». Плыл, правда, недолго: ему удалось уцепиться руками за какой-то небольшой торчащий недалеко от берега камень, и он преспокойно на нем завис, ожидая спасателей с «морковкой» – ярким оранжевым плавучим валиком на веревке, который зашвыривали с берега, а потом вытягивали вместе с потерпевшими. Весло горе-каякера проплывало мимо меня как раз когда я еще сидела на катамаране уже отстегнутая и даже без шлема. Я зацепилась ногой за раму, свесилась к самой воде и ловко поймала весло, радуясь, что вот же и от меня польза какая-никакая.

Каяк проплыл мимо нас вверх дном, и за ним пришлось пускать спасательный катамаран, дежуривший в самом конце маршрута. На нем-то и сидел Адмирал, зорко следивший с воды за тем, кто как проходит пороги.

После второго прохода маршрута я была насквозь, кажется, прямо до трусов, мокрая, особенно когда, высаживаясь с катамарана, не рассчитала расстояние до берега и бултыхнулась в воду по пояс, сразу же уцепившись за куст, чтобы не снесло меня течением. Оказалось, что «мокрая гидра» – это такая штука, которая позволяет долго находиться в ледяной воде и не мерзнуть. Совсем.

Переоделась в сухое я только ближе к вечеру, когда мы вытащили катамараны на берег, погрузили на автобус как есть, не разбирая и не сдувая, и он привез нас обратно к лагерю, вверх по течению. Я набросилась на еду, которую мне предложили, попыталась посидеть у костра, погреться, послушать песни, но поняла, что сейчас свалюсь прямо тут от усталости и останусь лежать. Я сдалась и уползла в палатку, рассудив, что и на вторую ночь Павел оставит меня у себя под боком, так как другого места для ночлега мне никто не предложил. Ну что я, много места, что ли, займу, уговаривала я собственную совесть, скромненько пристраиваясь возле рюкзака на своей половине.

Я «закуклилась» в спальник, накрылась сверху своей курткой. И вырубилась, не успев ни замерзнуть, ни лязгнуть зубами.

Проснулась я, когда меня в темноте ощупывали чьи-то руки.

– А, ты здесь, – громким шепотом обрадованно возвестил Паша, крепко дохнув на меня водкой. – А то я тебя там потерял, думал, опять в лес ушла…

Он хихикнул и полез к себе в спальник. Затих было, потом опять сунулся ко мне:

– Я спросить хотел: как тебе первый день на воде?

– Здорово! – искренне призналась я. – Дух захватывает, я просто в восторге!

– Правда? – обрадовался парень.

Я закивала, спохватилась, что в темноте он меня не видит.

– Правда!

Он снова лег, но потом опять, ни о чем не спрашивая, подтянул меня поближе к себе, накрыл своим спальником и мгновенно захрапел мне в макушку.

Мне приснился Чагин.

Днем я старалась отвлечься от тревожных и грустных мыслей, прекрасно отдавая себе отчет, что сейчас я никому ничем помочь не могу. Даже себе. Ночью, когда голова ничем не была занята, мысли о Чагине вернулись, и сейчас, во сне, безжалостное подсознание показало мне страшную картинку, которую я больше никогда не хотела бы видеть: Алексей лежит, запрокинув бледное лицо, а из-под его тела расползается огромная черная лужа крови. И крышка люка, через которую я это вижу, медленно захлопывается, я пытаюсь ее открыть, но она как будто намертво приросла и не сдвигается. И в полумраке чердака на меня зловеще смотрит домовой со злобной перекошенной мордой. Я пытаюсь крикнуть ему, чтобы он помог мне открыть люк и вернуться к Алексею, но он показывает мне фигу и мерзко ухмыляется. От бессилия и злости я стала стучать по крышке и проснулась, залитая слезами, молотя руками по чему-то теплому и пушистому.

Я не сразу сообразила в темноте, где я и кто со мной рядом, пытается меня обнять, прижать к себе и утихомирить, шепча что-то успокоительное.

Когда в голове прояснилось окончательно и я даже мельком удивилась, что мне удалось разбудить Пашу, кошмар не отступил, а наоборот, навалился всей тяжестью на мою голову, давая понять, что, даже проснувшись, мне не отменить эту жуткую картинку и того, что случилось с Алексеем.

Я сжалась в комок и рыдала, уткнувшись в мокрый, пахнущий дождем свитер, пока мне не полегчало и слезы не кончились. Павел продолжал меня прижимать к себе, хотя я уже не вырывалась и не буянила, и гладил по голове и плечам.