Скала Прощания - Тэд Уильямс

На более широком уступе они остановились на отдых. Саймон помог Хейстену снять рюкзак и увидел, как тот рухнул на мокрый камень, дыша так тяжело, что скоро оказался в облаке пара от собственного дыхания. Хейстен на минуту сбросил капюшон, но вздрогнул от сильных порывов ледяного ветра и снова поспешно натянул его. Кристаллики льда сверкали в его темной бороде.

— Ну и стужа, парень, — сказал он. — Зверская. — Внезапно он показался старым.

— У тебя есть семья, Хейстен? — спросил Саймон.

Стражник помолчал минуту, застигнутый врасплох, потом засмеялся:

— Да вроде бы. У меня есть женщина, жена, но детишек нет. Первый помер, а больше не было. Да я ее с зимы и не видел. — Он покачал головой. — Она, однако, должно быть спаслась — к своим подалась, в Хевеншир: в Наглимунде уж слишком неспокойно, я ей сказал. — Он снова покачал головой. — Да-а, если эта твоя колдунья права, войну мы проиграли и принц Джошуа пропал.

— Но Джулой сказала, что он спасся, — поспешил заверить его Саймон.

— Это хорошо бы.

Они посидели молча, прислушиваясь к вою ветра в скалах.

Саймон взглянул на меч Торн, который лежал поверх рюкзака Хейстена и тускло мерцал, усыпанный тающими снежинками.

— Тебе не слишком тяжело нести меч? Я могу немного понести его.

Хейстен изучающе посмотрел на него и улыбнулся:

— Пожалуйста, дружище Саймон. Тебе подобает нести меч теперь, когда у тебя борода пробивается. Только мечом-то его не назовешь, если ты понимаешь, про что я.

— Я знаю. Я знаю, как он меняется. — Он вспомнил ощущение этого меча в своих руках: сначала холодный и тяжелый, как наковальня, потом, когда он стоял наготове на самом краю скалы, упершись взглядом в молочно-голубые глаза дракона, меч вдруг стал легким, как березовый кол. Блестящее лезвие вдруг стало одушевленным, казалось, оно дышит. — Он как будто оживает. Как зверь, что ли. Сейчас тебе тяжело его тащить?

Хейстен отрицательно покачал головой.

— Нет, парень. Он, вроде, хочет идти туда же, куда и мы. Может, думает, мы несем его домой.

Саймон улыбнулся тому, что они говорят о мече, как будто это собака или конь. И все же в Торне чувствовалось какое-то напряжение, как бывает у паука в паутине или у рыбы, которая зависла над речным дном. Он снова взглянул на меч. Если он и живой, то часть дикой природы. Его чернота поглощает свет, оставляя лишь легкий отсвет: сверкающие крошки в бороде скупца. Дикая вещь — темная вещь.

— Ему с нами по пути, — сказал Саймон, потом задумался. — Но мы не домой идем, по крайней мере не ко мне домой.

Лежа ночью в узенькой пещере — не более чем трещинка на мускулистой каменной спине Сиккихока — Саймон видел во сне гобелен. Это был подвижный гобелен, висящий на абсолютно черной стене. На нем, как на картинах в часовне Хейхолта, было огромное дерево, уходящее в небеса. Дерево было белым и гладким, как хачский мрамор. Принц Джошуа висел на нем головой вниз, как Узирис Эйдон в своих мучениях.

Перед Джошуа стояла неясная фигура, вбивающая в него гвозди огромным серым молотком. Джошуа ничего не говорил и не вскрикивал, но его друзья, стоявшие вокруг, стонали. Глаза принца были широко раскрыты в безмолвном страдании, как на лице Узириса, вырезанного из дерева, который висел на стене в доме его детства.

Саймон не в силах был больше смотреть. Он бросился в изображение на гобелене и побежал к неясной фигуре. Пока он бежал, в руке его оказалась какая-то тяжесть. Он поднял руку в замахе, но таинственное существо вытянулось и схватило Саймона за руку, пытаясь вырвать оружие — черный молоток, который отличался от серого лишь цветом.

«Это лучше», — сказало существо. Оно подняло молоток черного дерева и снова стало вбивать гвозди. На этот раз Джошуа вскрикивал от каждого удара. Он кричал и кричал…

…Саймон пробудился, дрожа всем телом, в полной тьме. Вокруг слышалось затрудненное дыхание спутников, смешанное со стенаниями ветра в горных теснинах вокруг пещеры. Ему хотелось разбудить Бинабика, или Хейстена, или Слудига — любого, кто смог бы поговорить с ним на его родном языке, но он не мог найти их в потемках, и, кроме того, даже сквозь страх он знал, что нельзя пугать других.

Он снова лег, прислушиваясь к завыванию ветра. Ему страшно было заснуть, он боялся снова услышать эти вопли. Он попытался хоть что-то различить в темноте, чтобы убедиться, что глаза его открыты, но не смог.

Совсем перед рассветом усталость взяла верх над его встревоженным мозгом, и он наконец заснул. Если ему и снились новые сны, он не помнил их при пробуждении.

Еще три дня они брели по узким тропам, от которых замирало сердце, прежде чем покинули вершины Сиккихока. На боковых склонах им не нужно было держаться друг за другом, а когда они оказались на широкой площадке усеянного снегом гранита, они отметили это радостное событие. Оно пришлось на редкий час, когда светило вечернее солнце. Свет пробивался через паутину облаков, а ветер из хищного вдруг превратился в игривый.

Бинабик верхом на Кантаке проехал вперед разведать местность, затем отпустил волчицу поохотиться. Она в мгновение ока исчезла за грудой камней, окутанных белым покровом. Бинабик вернулся к остальным с широкой улыбкой на лице.

— Большая приятность есть в покидании скал на короткое время, — сказал он, усаживаясь радом с Саймоном, который снял сапоги и потирал ноги, пытаясь восстановить кровообращение в побелевших пальцах. — Нет полной возможности думать о полезном, только как не упасть, если едешь по таким узким и опасным тропам.

— Или когда идешь по ним, — сказал Саймон, критически разглядывая свои ноги.

— Или идешь, — согласился Бинабик. — Я немедленно буду возвращаться обратно. — Маленький человек встал и перешагнул через круглый камень, направляясь к троллям, сидевшим кружком и передававшим из рук в руки бурдюк с горячительным напитком. Некоторые из них сняли куртки и подставили голые торсы жидким солнечным лучам. На их смуглой коже были изображены птицы, медведи и извивающиеся рыбы. Баранов расседлали и пустили пастись на жалкой растительности, которую они разыскивали среди камней: мох и пучки жесткой травы, чудом выросшей в каменных расселинах. Одному из троллей поручили пасти баранов, что его явно огорчало. Он тыкал своим крючковатым посохом в землю, наблюдая, как бурдюк перемещается по кругу. Один из его приятелей, смеясь, обратил внимание остальных на его страдальческий вид и, сжалившись, направился к нему с бурдюком.

Бинабик подошел к Ситки, которая сидела с другими охотницами. Он наклонился к ней, чтобы что-то сказать, и потерся щекой об ее щеку. Она засмеялась, оттолкнув его, но покраснела. Наблюдая за ними, Саймон почувствовал, как в нем шевельнулась зависть к счастью друга, но он подавил в себе это недостойное чувство. Когда-нибудь, возможно, и он найдет кого-то. Он с грустью подумал о принцессе Мириамель, которая была, конечно, недосягаема для кухонного мальчишки. Тем не менее, она была ведь просто девушкой, такой же как те, с которыми он так часто болтал в Хейхолте в те необычайно далекие времена. Когда они с Мириамелью стояли рядом на ступенях Да'ай Чикиза или перед великаном, между ними не было различий. Они были друзьями, равными перед лицом опасности.