Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала - Леонид Шебаршин

Жара стоит сокрушительная, к середине дня ртуть поднимается выше сорока градусов, а влажность остается очень высокой. Единожды взмокши, высохнуть на воздухе уже невозможно, кондиционированные же комнаты кажутся ледниками, хотя и там минимум тридцать градусов.

Едем к губернатору.

Улицы города живут обычной мирной жизнью. Бегают ребятишки, открыты дуканы, товаров в них полным-полно, жители не спеша идут по своим делам. Провинциальная тишина и неторопливость. Вчера, правда, город был обстрелян реактивными снарядами (эресами), семь человек убито. Вообще, тишина здесь вещь ненадежная, ухо надо держать востро.

У дома губернатора толпа народа — сидят на травке, стоят кучками, ждут приема. Может быть, сегодня народу здесь поменьше, чем всегда, и чуть побольше стражей порядка, поскольку прибыли иностранные гости.

Губернатор Вакиль Азам Шинвари назначен на свой пост совсем недавно, в середине мая. В дореволюционные времена он был депутатом парламента, отсюда и почетный титул «вакиль», ставший частью имени. После апреля 1978 года ушел вместе со многими своими соплеменниками-пуштунами племени шинвари в Пакистан, разочаровался в эмигрантской жизни и после долгих тайных переговоров с президентом Наджибуллой вернулся в родной Джелалабад.

Деятельность в качестве губернатора Вакиль Азам начал решительно и неожиданно — запретил продажу в городе спиртного и распорядился закрыть публичные дома. В Кабуле, предпочитающем масштабные комплексные программы, удивленно подняли брови. Джелалабадские мусульмане, давно и горестно смотревшие на вопиющее попрание исламских порядков, привыкшие к малопонятным политико-идеологическим заклинаниям, сразу почувствовали к новому губернатору большое уважение.

В кабинете губернатора погромыхивает маломощный кондиционер, Вакиль Азам сидит в парадном шерстяном костюме-тройке с пуштунским белым тюрбаном на голове. Оказался он добродушным, приветливым и до крайности словоохотливым человеком. Мы узнали его биографию, выслушали жалобы на Кабул и нехватку средств («Вот, взгляните на этот кабинет. Люди с трепетом идут к высшему представителю власти, а видят неуютное и грязное помещение, на ремонт которого не дают денег!»), были посвящены в планы, в обиды на местное партийное руководство, берущее, в частности, налог натурой с мясников. Были и другие претензии к партийцам, не менее серьезные, но более масштабные («Сами ничего сделать не могут и не хотят, населения боятся, а вот палки в колеса местной власти ставят постоянно»). Разговор был оживленным, долгим. Прояснились многие стороны ситуации, а губернатор получил заверения в неизменной помощи и поддержке: через три дня в городе появилась колонна грузовиков с мукой, сахаром и другим необходимым припасом.

Троекратно облобызался губернатор с каждым гостем по афганскому обычаю, проводил до машин, и двинулся кортеж к провинциальному комитету НДПА.

Провинциальный секретарь Сарфараз Моманд, тоже выходец из одного из местных племен — момандов, прислан в Джелалабад недавно из Кабула, до этого побывал на дипломатической работе. Бойкий, гладкий и тоже говорливый, но говорливый по-особому, как-то по-парадно-отчетному. Обрушился на нас горохом поток цифр: проведено митингов... вовлечено в молодежную организацию... проведено джирг... организовано караванов мира... распространено брошюр... И это все мы уже слышали, если отвлечься от экзотически звучащих «джирг» и «караванов». Чем больше говорил Сарфараз, тем яснее становилось, что чувствует он себя в этом городе явно не в своей тарелке, обстановки не знает и, видимо, не очень стремится ее узнать, а за штампованными ударными фразами скрывается растерянность и пустота. Не скрою,

Вакиль Азам показался мне более полезной фигурой. Может быть, главное во всякой идеологии — это здравый смысл?

Встреча с Сарфаразом, закончившаяся также троекратным лобызанием и выражениями самых теплых пожеланий, заставила еще раз горестно задуматься о некоторых афганских реальностях, о роли НДПА — то ли руководящей, то ли ведущей. Спор по поводу этих эпитетов к моменту поездки в Джелалабад уже утих, стало ясно, что ни тот ни другой не подходят. А совсем недавно меж нашими партсоветниками состоялась яростная полемика по этому острому вопросу. Надо сказать, что редкий из советников имел хоть какое-то представление об Афганистане, знал язык. Советы давались исходя из общего понимания мировых и государственных задач. Многие вернулись на родину, так и не поняв не только поворота к национальному примирению, но и вынужденности отказа НДПА от призрачной монополии на власть. Вообще же это были добросовестные, трудолюбивые и принципиальные люди. Мои претензии не к ним, а к однажды запущенному порядку мыслей и действий.

Следующий наш визит был в штаб 1-го армейского корпуса. Бравый генерал Асеф Делавар четко изложил обстановку, реально оценил силы противника — ни хвастовства, ни дрожи в голосе генерала не было. Он знает своих афганцев и по ту и по эту сторону линии огня, со многими главарями знаком лично, и никаких неожиданностей они ему преподнести не могут. Асеф жалуется на другое — уходящие советские войска оставили ему военный припас на три месяца. Срок определен с помощью кем-то, когда-то установленных норм. В этой войне норм нет. Противник через открытую границу получает неограниченное количество реактивных снарядов, ручных гранатометов и не жалеет боеприпасов. Там, где раньше поскупились бы на винтовочный патрон, сейчас летят увесистые гранаты и мины. Наша же сторона подсчитывает — уложится она в норму или нет. Стрелковое оружие по-прежнему в чести, но оно заметно уступает место гранатометам. Их воздействие на обороняющихся велико: звук автоматного выстрела — жалкий хлопок по сравнению с разрывом гранаты.

Генерал не жаловался на халькистско-парчамистскую рознь, не уклонялся в политику. Для него вопрос ясен — пока противник не принимает мира, с ним надо воевать. Люди гибнут на той и на другой стороне, ракеты падают на город. Район, откуда ведется обстрел, выявлен, известен и командир банды. На днях по ее расположению будет нанесен удар, и тогда обстрелы прекратятся. (Так оно и получилось, как мы узнали уже в Кабуле.) Безнадежно пропадает та армия, которая побита не физически, а морально. Войска Асефа не пропали (совершенно невероятная вещь), держатся без участия советских войск и без указаний наших советников.

Попытка оставить в Джелалабаде группу советских советников по линии Министерства обороны, Комитета госбезопасности и МВД предпринималась. Группа была сформирована и размещена в специально построенном для нее у взлетно-посадочной полосы джелалабадского аэродрома помещении, которое сразу же получило название «саркофаг». Устные описания этого сооружения были довольно смутными, а манера приклеивать клички и прозвища явлениям, чем-то отклоняющимся от нормы, присуща русскому человеку. Так что «саркофаг» и «саркофаг», ну и что?

Войска 40-й армии оставили группу советников в этом «саркофаге», а уже на следующий день в Кабул пришла тревожная радиограмма, в которой руководитель группы докладывал о неотвратимости наступления мятежников и срочной эвакуации советников. В тот же день прибывшие из Кабула самолеты забрали группу. Решение было по-военному четким, и операция прошла безупречно. Подоплека решения вскрылась, разумеется, неофициально в день возвращения группы в Кабул.