Гардемарины. Закон парности - Нина Соротокина

На башне трубач проиграл короткую мелодию — полночь…

Утром пастора Тесина неожиданно вызвали к коменданту.

— Вас ждут в штабе армии, — очень вежливо, но без обычной доброжелательной улыбки, с какой светские люди говорят с представителями церкви, заявил фон Шак. — Вот этот офицер будет сопровождать вас.

Офицер вежливо поклонился.

— Через полчаса выезжаем. Соберитесь… В крайнем смятении Тесин вернулся в свой подвал. Удивительно, что необычайная новость уже была известна раненым и взволновала всех до чрезвычайности. Срочный вызов пастора мог означать только одно — речь шла об обмене. Были и противники этой идеи. Пастор немец, об его освобождении могла хлопотать протестантская церковь. Но кто бы там ни хлопотал, перед заключенными светлым ореолом замаячило слово «свобода», и оно будоражило всех, как заглянувший в камеры свежий ветер.

В глубокой задумчивости пастор сложил в сумку жалкие остатки ритуальных предметов, с которыми он и в каземате вел службу. Куда запропастилась Библия?

— Господин пастор, умоляю вас, выслушайте, — перед Тесиным стоял мальчик. — Все говорят, что вас обменяют. Я уверен, что вы уедете отсюда, — он замолк на мгновенье и выдохнул: — Возьмите меня с собой.

— Дитя мое, — Тесин совершенно смешался. — Ваша просьба неожиданна, поверьте, я не знаю, в силах ли… Но с моей стороны я постараюсь сделать все возможное… Но что от меня может зависеть?

— Главное, чтобы вы перед тем, как уехать навсегда, вернулись в крепость. Ах, как сбивчиво я говорю. Но вы меня понимаете? Вы должны пообещать, что вернетесь за мной. Ваша Библия у меня.

Тесин не нашелся, что ответить. Появившийся в подвале офицер избавил его от продолжения трудной сцены.

Во дворе стояла открытая повозка. Кроме офицера и Тесина в нее сел еще унтер-офицер. «Уж не думают ли они, что я убегу?» — с невольной усмешкой подумал пастор.

Штаб армии Дона размещался в небольшом городке, отстоящем от Кистрина на десять верст. Был чудесный, ясный день, которые часто случаются на исходе лета. Запах гари, который все время преследовал пастора и вызывал кашель, остался позади, истаял. Деревьев еще не тронула желтизна, но природа уже готовилась к долгой спячке. В воздухе летал пух семян и легкая паутина.

Если мальчик прав и его вызвали в штаб для обмена, размышлял пастор, то Фермор воистину верующий человек — первым он вызволяет из плена своего духовника. Но право, трудно понять, радоваться ли ему свободе или огорчаться? Он опять попадет в чужую армию, будет переживать все тяготы войны и молиться как за чужих, так и за своих. По зрелому размышлению было бы лучше, если бы Фермор о нем просто забыл. По прошествии какого-то времени, пусть длительного, он был бы отпущен на все четыре стороны и смог бы вернуться к своим прямым обязанностям. Правда, наивно ждать, что ему дадут приход, но он бы мог стать адвокатом или учителем, в конце концов приказчиком пошел бы в лавку, но он был бы среди своих, дома…

И опять же, эта странная просьба мальчика… Пастор Тесин привык выполнять просьбы. Но взрослый человек знает, чего можно просить, а чего нельзя, потому что бессмысленно. А с ребенка чего возьмешь? У него был такой умоляющий взгляд! Неужели мальчик не понимает, что не в его власти дать ему свободу?

Но врожденная склонность к оптимизму взяла верх над грустными переживаниями. «Положись на Бога и радуйся, — приказал он себе. — В конце концов ты покинешь ужасный подвал и приедешь к людям, которые будут тебе рады, помоешься горячей водой и выпьешь чашку настоящего кофе».

Дона принял пастора сразу по прибытии. Тесин во все глаза смотрел на прославленного генерала, тот был молод, горд, в каждом его жесте сквозило несколько показное, но очень симпатичное военное удальство. Пастору вдруг стыдно стало за свой вид: белый воротник стал серым, руки в царапинах, добро бы пахло от одежды только гарью, но в этом чистом кабинете он чувствовал, что от него несет вяленой рыбой, плесенью и вообще какой-то дрянью.

— По высочайшему повелению сообщаю вам, что сегодня же вы можете вернуться в русскую армию, — сказал генерал с очень четкой артикуляцией, у Дона была странная особенность делить фразу пополам, из-за чего она выглядела особенно значительной, — Фельдмаршал Фермор лично хлопотал за вас. Произведен обмен. Сейчас вам дадут лошадь, и вы можете ехать к своим, — в последнем слове не было ни насмешки, ни упрека. — Сопровождать вас будет трубач. Вопросы?

— Мне хотелось бы знать, на кого меня обменяли? Дона усмехнулся.

— Хотите знать, высоко ли вас ценит фельдмаршал? Высоко. Вас обменяли на генерала… — он назвал известную фамилию.

— Ваша светлость… простите мне мою смелость, но я имею просьбу, так сказать, личного характера… в видах милосердия… Среди пленных содержится русский мальчик, он совсем ребенок и нездоров. Он болен… не могу ли я вывезти его из крепости, как моего служку…

— Кого мы будем обманывать, пастор? Кто этот мальчик — трубач, знаменосец, барабанщик? Если он надел мундир, то он отвечает за свои действия по всем правилам военного устава. Не берите грех на душу…

Пастор хотел сказать, что мальчик не носит мундир вражеской армии, что он… И тут Тесин понял, что ничего не знает об этом отроке, и продолжать о нем разговор было более во вред ему, чем на пользу.

— Я могу вернуться в крепость? — спросил он сдавленно. — Там у меня остались кой-какие ритуальные вещи, чаша водосвятная, Библия. Ее подарил мне отец, я никогда с ней не расстаюсь.

— Это ваше право, — сказал Дона несколько обиженно, по его пониманию, пастор должен был ликовать, а он постный, как пятница, и прячет глаза. — Трубач приедет в Кистрин к вечеру. Может, оно и разумно — ехать к русским ночью.

Конец разговора с генералом Дона происходил при неожиданном посетителе. Кажется, этого бородатого, холеного господина Тесин видел в Кистринской крепости. В кабинете генерала он сидел не как проситель, но как гость.

— Господин пастор, не откажите в любезности. Вы едете в крепость. Передайте офицеру, пусть сюда пришлют мою карету. Я прискакал верхом, — обратился он к Дона, — и отбил себе все внутренности. Ну, скажем, пусть карета будет здесь в пять.

— В семь, — уточнил Дона, — а лучше в девять. Я не люблю торопить обед. И оба весело рассмеялись. Уже знакомый офицер повез Тесина в крепость.

— Отчего вы такой грустный, господин пастор? Или вам жалко оставлять наши подвалы? — спросил он вполне миролюбиво. — Скажите, Фермор — англичанин?

— Говорят, лифляндец.

— Зачем же он служит русской государыне? Говорят, она щедра… Вы не знаете, сколько она ему платит? Скажем, за месяц?..

— Право, не знаю.

— А вы видели русскую царицу?

— Нет, я никогда не был в Петербурге.

— Ну что ж… теперь повидаете. Говорят, красивый город.