Пять невест и одна демоница - Карина Демина

– Потом наши пути разошлись. Она сама оставила меня, выбрав другого мужчину. Но когда я привел в свой шатер новую жену, обиделась.

Отец обмакнул пальцы в кровь молодой кобылицы, которую убили на рассвете, испрошая благословения. И коснулся ими лба. Пальцы были теплыми. Кровь, смешанная с золотой краской – тоже.

– Когда же появилась ты, она пришла и потребовала отдать тебя. Сказала, что такова воля Матери Степей, но я отправился к старшей их ахху. И она, услышав про то, крепко разозлилась. Так разозлилась, что побила… да, не важно.

Важно.

Потому как понятным становится многое. И шипение змеиное, и щипки, и вечное ворчание, что все-то она, Теттенике, делает не так, неверно.

– Потом твоя матушка заболела. И болезнь была так сильна, что никто-то не способен был справиться с нею. А следом заболела и ты. Горе мое было столь велико, что я согласился бы на все, лишь бы спасти вас. Тогда-то она и появилась вновь. Постаревшая. Сильная. Старшая. И сказала, что может излечить тебя, если я соглашусь на сделку.

– И ты…

– Согласился. Она сказала, что если ты отыщешь себе мужа, значит, такова воля Матери Степей. И я понадеялся, что шанс есть. Что силы и богатства моего довольно, чтобы справиться с такой малостью.

Пальцы скользнули по переносице.

Тронули щеки, оставляя ало-золотые полосы. Коснулись губ. Отец поднес к ним чашу, позволяя пригубить невыносимо сладкий напиток.

– Я отправлю с тобой Танрака, – сказал отец. – Он поможет. И… как бы ни повернулось там, не возвращайся. Мир велик. В нем найдется место тебе.

Страшно.

И страх сжимает сердце ледяными пальцами.

– Я написал письмо. Если тот, кто ныне сидит в Замке, подобен своему прапрадеду, он не причинит вреда дочери союзника. Но поможет.

Поможет ли?

– Танрак поднесет ему особый дар…

Какой?

Отец улыбнулся, поняв, пусть даже и не было сказано ни слова.

– Увидишь. Ему понравится.

– Спасибо, – только и смогла шепнуть Теттенике.

– Половина табунов твои. Наши лошади стоят дорого. И золото. И меха. И кость мертвых зверей. Этого хватит, чтобы ты не нуждалась, где бы ни решила жить. Просто… помни, что возвращаться опасно.

– Спасибо.

И она часто заморгала, сдерживая слезы. А потом сделала то, что не решалась прежде – обняла. И руки отца сомкнулись за спиной надежным кольцом. Губы его коснулись макушки.

– Иди.

Он первым разжал объятья. Хорошо. У Теттенике не хватило бы сил. И она со вздохом осела на подушки. Девушка-рабыня поспешно набросила на голову Теттенике алое обережное покрывало. Возложила драгоценный венец, который, оказалось, весил столько, что и головы не повернуть.

Теттенике сидела ровно.

С прямою спиной.

Задернулись занавеси, ибо никто-то из живых не мог глядеть на ту, что более не принадлежала дому отца. На ту, что уходила, унося с собой кровь степи. На ту, что весьма скоро назовется мертвой.

И заплакали, застенали рабыни.

Заговорили старухи, перечисляя имена предков, умоляя их принять невинную душу, оберечь, защитить. Засвистели возницы. И кони пустились в бег, спеша убраться подальше от таких шумных людей.

Теттенике сидела.

Неподвижно.

Закрыв глаза.

Стараясь отрешиться от всего-то. Губы шептали молитвы Матери Степей, а руки вдруг заледенели настолько, что она, Теттенике, перестала чувствовать пальцы. И показалось, что это неправильно.

Уезжать.

Будь она по-настоящему храброй, хотя бы на сотую долю столь же храброй, как отец, она бы осталась. Она бы позволила нарядить себя в драгоценные одежды, чтобы выйти к людям, чтобы сесть на мертвую кобылицу. Она бы приняла дурманящий напиток из рук старухи.

И исполнила бы долг.

А она… трусиха!

Ехали долго. Очень долго. Она уже успела и передумать все. И снова испугаться. И наново переиграть ту, другую жизнь, которой еще не было. Рабыня сидела рядом, как мышка. А после вовсе заснула. Наверное, и сама Теттенике могла бы прилечь, благо, повозку услали мешками с овечьей шерстью, поверх которых набросали шкуры, а на них – подушки. И места хватало, но сама мысль о том, чтобы уснуть, показалась стыдной.

Разве так положено вести себя дочери великого Кагана?

Остановились на отдых уже под вечер. И тогда-то занавеси одернулись и Танрак подал руку. Теттенике оперлась на нее и едва не упала. Упала бы, если бы не брат, ее подхвативший. Ноги свело судорогой, и с трудом получилось сдержать стон.

– Ты что, так и сидела? – брат поставил её на ноги и ощупал, бережно так. – Этак, сестренка, ты живой не доедешь.

– Я…

Из глаз вдруг хлынули слезы. От боли, которая вдруг появилась в ногах. От страха. От того, что она снова не смогла с ним справиться! Права старуха, ни на что Теттенике не способна!

Никчемная она.

Лишняя.

– Ну, успокойся, – Танрак обнял, как всегда делал, защищая её от змеиного шипения. – Тише. Ты бы знак подала. Я решил, что ты отдыхаешь. Давай, пойдем. Шаг. И еще шаг. Вот так, потихоньку. Это просто затекли они, сейчас пройдет.

Он обвел её вокруг костров. Степь полыхала. Суетились люди, спеша распрячь, растереть лошадей. Где-то далеко, в сумерках, виднелся табун и табунщики с огромными лохматыми псами. Один за другим вырастали шатры. И тот, алый, драгоценный, в котором предстояло жить Теттенике, уже стоял.

Но брат повел не к нему.

Прочь от лагеря.

В темноту.

– Старуха с нами, – сказал он, вытирая лицо Теттенике мягкою тряпицей.

– Что?

– Просто появилась. И сказала, что духи велели ей проследить, дабы тьма не коснулась тебя.

Сердце застучало быстро-быстро.

– Я тут кое о чем порасспрашивал. Ввиду новых обстоятельств. Так вот, наша ахху давно уже не ходила к Белым камням. Все время посылает к ним кого-то из младших. И родников она не открывала. И благословения не давала.

Даже думать о таком страшно.

Но Теттенике думает.

– Она…

– Она давно утратила свою силу. Пусть и скрывает это. А стало быть, она подобна змее, что лишилась ядовитых зубов.

– Но… но если сказать… рассказать людям.

– Не поверят. Верно. И кроме того, боюсь, что она все еще опасна. Так что, пусть едет. Я постараюсь сделать так, чтобы она к тебе не подходила. А ты постарайся не оставаться одна.

Он вытер руками лицо.

– И не плачь. Пойдем. Тут кое-что передали. От твоего жениха, так сказать… знаешь, может, все не так и плохо?