Сестра Керри - Теодор Драйзер

— Будь он проклят! — прошипел Герствуд. — Долго еще он будет стоять мне поперек пути?

С угрюмым видом Герствуд побрел, назад в ложу и долго не разжимал губ, размышляя о своем злосчастном положении.

Когда занавес снова поднялся и началось второе действие, Друэ наконец вернулся в ложу. Он был весьма оживлен и тотчас же начал что-то шептать Герствуду, но тот сделал вид, будто поглощен игрой актеров. Герствуд ни на минуту не спускал глаз со сцены, хотя Керри сейчас там не было. Разыгрывался комический пассаж, предшествовавший ее выходу. Но Герствуд ничего не видел. Он был занят своими горькими мыслями.

Пьеса продолжала развертываться, отнюдь не улучшая его настроения. Керри теперь была в центре всеобщего внимания. Публика, которая успела было прийти к убеждению, что от подобной труппы нельзя ожидать ничего хорошего, теперь ударилась в другую крайность и готова была видеть отличную игру там, где ее вовсе не было. Общее настроение, естественно, отразилось и на Керри. Она недурно справлялась со своей ролью, хотя в ее игре теперь далеко не было той глубины, которая так потрясла зрителей в конце первого действия.

Герствуд и Друэ наблюдали за изящной фигуркой маленькой актрисы с всевозрастающей страстью. То, что у нее оказались такие способности, то, что они стали свидетелями ее успеха в такой эффектной обстановке, где словно в массивной золотой раме вдруг засияла ее индивидуальность, — все это усиливало ее очарование. Для Друэ она уже не была прежней простенькой Керри. Он жаждал очутиться дома, наедине с нею, чтобы там высказать ей свои восторги. Он с нетерпением ждал конца, когда они, наконец, останутся одни и поедут домой.

А Герствуд, напротив, в том, что Керри стала еще привлекательней, чем прежде, видел весьма грустное для себя предзнаменование. Он проклинал сидящего рядом приятеля. Черт возьми, он даже не мог аплодировать с таким жаром, как ему хотелось. Он вынужден был все время притворяться, и это было крайне неприятно.

В последнем действии Керри играла на редкость хорошо, и оба ее возлюбленных ни на мгновение не отводили от нее глаз.

Герствуд прислушивался к тому, что происходило на сцене, думая лишь о том, когда же наконец появится Керри. Ему не пришлось долго ждать. Автор спровадил всю веселую компанию на прогулку, и теперь Керри была одна. Герствуд впервые видел ее одну лицом к лицу с публикой, — до сих пор на сцене всегда находился еще кто-то из незадачливых актеров. Как только она вошла, он почувствовал, что прежнее воодушевление, та сила, которая захватила ее в конце первого действия, не покинула Керри. Она как будто вдохновлялась все больше и больше, по мере того как пьеса близилась к развязке и исчерпывалась возможность показать свою игру.

— «Бедняжка Пэрл! — с неподдельным состраданием говорила она. — Как грустно не ведать счастья, но еще ужаснее видеть, как другой слепо ищет его, тогда как ему надо лишь протянуть за ним руку!»

Она стояла, прислонившись к косяку двери, и печально смотрела вдаль, на море.

Герствуду стало бесконечно жаль и ее, и самого себя. Ему казалось, что она разговаривает именно с ним. Он весь растворился в этом потоке горячих чувств, в звуках проникновенного голоса, способного оказывать на человека такое же действие, как трогательная музыка. В этом и кроется исключительное свойство истинного актерского пафоса: каждому зрителю кажется, что говорящий обращается только к нему.

— «А между тем она может быть очень счастлива с ним, — продолжала маленькая актриса. — Ее жизнерадостность, ее веселое личико украсят всякий дом…»

Керри медленно повернулась и окинула публику отсутствующим взглядом. В ее движениях было столько простоты и безыскусственности, что казалось, она совершенно забыла о зрителях, затем она подсела к столу и принялась перелистывать какие-то книги.

— «Не тоскуя по тому, что мне недоступно, — тихо сказала она, и это было почти как вздох, — я скрою свое существование от всех на свете, кроме двух людей, и буду лишь радоваться счастью этой невинной девушки, которая скоро станет его женой».

Герствуд был искренне огорчен, когда некая мисс Блосом прервала Керри. Он раздраженно повернулся на стуле, — ему хотелось, чтобы Керри продолжала говорить. Он был очарован ее бледным лицом, изящной фигуркой в платье светло-серого цвета, крученой ниткой жемчуга на шее. Казалось, Керри очень устала и нуждается в защите. И так велика была сила иллюзии, что взволнованный Герствуд, забыв о том, что это лишь игра, готов был встать и броситься к ней на помощь.

Вскоре Керри снова осталась одна и с воодушевлением продолжала:

— «Я вернусь в город, что бы мне там ни грозило! Я должна ехать. Если удастся — тайком, не удастся — открыто».

За сценой раздался топот конских копыт и голос Рэя:

— «Нет, я сегодня больше не поеду. Можете отвести лошадь в конюшню».

Вошел Рэй. Началась сцена, которой суждено было сыграть большую роль и в любви Герствуда, ставшей для него трагедией, и во всей его необычной и сложной судьбе. Ибо Керри заранее внушила себе, что эта сцена должна быть для нее решающей, и после первой же реплики ею овладело вдохновение. И Герствуд и Друэ заметили, что она играет с нарастающей выразительностью.

— «Я думала, что вы уехали с Пэрл», — сказала Лаура, обращаясь к своему бывшему возлюбленному.

— «Я проехал со всей компанией около мили, но затем вернулся».

— «Уж не поссорились ли вы с Пэрл?»

— «Нет… то есть да. Мы с ней всегда ссоримся. Наш барометр неизменно показывает „пасмурно“ или „туманно“.

— «И кто же в этом виноват?» — непринужденно спросила она.

— «Только не я, — капризно сказал Рэй. — Я делаю все, что в моих силах… а она…»

Пэттон произнес все это довольно вялым тоном, но живые интонации Керри искупали слабость партнера.

— «Но она ваша жена, — продолжала Керри, пристально глядя на умолкшего актера и смягчая голос, пока он снова не зазвучал тихо и мелодично. — Рэй, друг мой, ухаживание за женой — это текст, который служит темой всей проповеди брачной жизни. Пусть не будет в вашем браке недовольства и несчастья».

Керри умоляюще сложила свои маленькие ручки и прижала к груди.

Герствуд глядел, чуть приоткрыв губы. Друэ от удовольствия задвигался на стуле.

— «Моя жена, да…» — продолжал актер, казавшийся особенно бесцветным по сравнению с Керри.

К счастью, теперь уже ничто не могло испортить той тонкой атмосферы, которую Керри создала и сумела сохранить. По-видимому, она даже не замечала, как беспомощен Пэттон. Едва ли она провела бы эту сцену хуже, если бы ей пришлось обращаться к деревянному чурбану. Все, что нужно для этой сцены, было заложено в ней самой, и игра остальных исполнителей не имела для нее никакого значения.

— «И вы уже раскаиваетесь?» — медленно и с укоризной произнесла Лаура.

— «Я потерял вас, — ответил Рэй, схватив ее маленькую руку, — и попался в сети первой легкомысленной девчонки, которая вздумала поманить меня пальцем. Во всем виноваты… вы… Почему вы покинули меня?»