Vita Nostra. Работа над ошибками - Марина и Сергей Дяченко

Сашка не выдержала и засмеялась. Однокурсники посмотрели с ужасом, а Костя подпрыгнул на стуле, будто под него подсунули кнопку. Сашка поперхнулась, зажимая рот ладонями, готовая провалиться сквозь землю, но Физрук как ни в чем не бывало кивнул Юле:

— Садитесь, мы серьезно поговорим с вами на индивидуальных… Бочкова!

Однокурсники выходили по списку, будто в школе. Сашка впервые видела так близко и так подробно, как они справляются со своими заданиями. Обливаясь потом, сопя, кусая губы, они творили на доске информационные миражи, не вообразимые человеческим сознанием, и эта двойственность — человеческой слабости и вселенского совершенства — притягивала, будто взгляд в пропасть.

Они были живыми проекциями колоссальных идей. Они отражались друг в друге, преломляли друг друга, составляли единую кристаллическую решетку. Невозможно было представить, что несколько лет назад эти сложные, почти полностью готовые инструменты Великой Речи были горсткой испуганных подростков…

К доске вышла Лиза Павленко — на белых щеках горели пятна, и оттого казалось, что у нее вторая пара глаз — ярко-красных. Лиза бросилась к доске, как умирающий от жажды — к источнику, и начала выводить кружева синим маркером так лихорадочно, будто эти линии жгли ее внутри и надо было поскорее от них избавиться. Это было исступленное, животное, не очень приглядное, но завораживающее действо.

Под маркером Лизы гармония сменялась диссонансом, становилась распадом, и в самом распаде заново возникала гармония. Сашка позволила себе пойти за ритмом, с удивлением понимая, что видит сладость в распаде, находит удовлетворение — в крахе, и Лиза, пожалуй, еще всех удивит…

— Самохина!

Сашка вначале встала, затем вернулась в видимую реальность и только потом вспомнила, что на каникулах удалила файл Физрука, и ей не о чем теперь отчитываться.

— Сюда, Самохина, к доске… — Физрук поманил ее пальцем. — Группа «А», у нас тут чудесное превращение — девушка из аутсайдера на курсе снова сделалась лидером. И даже досрочно сдала курсовую за весенний семестр… Самохина, воспроизведите на доске схему коррекции в реальном грамматическом времени, которую вы отработали двадцатого декабря.

Все оценили его слова, и никто не нуждался в дополнительных пояснениях. Сашка собрала их взгляды, как ткацкий станок собирает нити со многих катушек, только Лиза Павленко не смотрела на нее — Лиза чистила доску, и без того уже полностью белую, при помощи зубной пасты из тюбика, и ладони были в пасте. И губка тоже. Лиза пыталась уничтожить свою схему до молекулы, чтобы даже тени не осталось на доске.

— Я не буду, — сказала Сашка.

Лиза обернулась и посмотрела на Сашку через плечо. Ее лицо казалось вылепленным из самого свежего снега.

— Не буду! — повторила Сашка громко.

Ей было отвратительно и жутко хоть на секунду вернуться — вспомнить — охваченный пламенем дом и Антона Павловича на прогоревшем диване. Ей не хотелось никого делать свидетелем этой сцены. Но больше всего ей хотелось сейчас утвердить и убедиться, что в ней не осталось страха — она вне чужой власти.

Пауза затягивалась. Лиза так и замерла у доски, будто не решаясь без приглашения двинуться с места. Однокурсники глядели на Сашку, и все, разумеется, вспоминали ее слова: «В этом Институте больше никто не будет меня наказывать». У Кости подергивалось веко.

— Почему? — тихо спросил Физрук, и, кажется, его вопрос удивил ее однокурсников больше, чем даже Сашкин демарш.

— Не хочу, — сказала Сашка.

— Свобода, — сказал Физрук, и глаза его оставались стеклянными, хотя в голосе звучала густая человеческая желчь. — Вы хотели узнать новое о себе и о страхе? Вы узнаете.

х х х

Черный внедорожник стоял на углу двух маленьких улиц, занесенных снегом. Утром снегоуборочная машина вычистила перекресток по мере сил — прорыла две канавки в снегу, крест-накрест. Высокие чистые сугробы кое-где уже были разрисованы собачьими упражнениями.

«Осознает ли собака, мочась на снег, что оставляет уникальный отпечаток, — подумала Сашка. — Это может быть схема чьей-то нелепой смерти, или чудесного спасения, или план создания новой вселенной. Достаточно информации, надо только уметь с ней работать».

Черному внедорожнику было плевать на усилия снегоуборочной машины. Он сам себе проложил путь, оставив на снегу отпечатки протекторов, и Сашка потратила несколько секунд, пытаясь прочитать в этом рисунке третье и четвертое измерения.

Дом Антона Павловича был уже отсюда виден — резной забор, темная черепичная крыша. Из выхлопной трубы внедорожника вырывался сизый хвост тепла и дыма. Сашка подошла.

— Залезай, — сказал Фарит и открыл ей дверь изнутри.

Его очки были серыми, как пепел, и массивными, как у горнолыжника. Сашка села рядом на пассажирское сиденье, стараясь дышать глубоко и ровно, готовясь, возможно, к решающему поединку: она вне страха. Она свободна.

— У тебя должок, — сказал Фарит. — За зимнюю сессию, пересдача. Ну и вот — в первое же занятие нового семестра преподаватель пишет на тебя докладную. Самохина, ты кем себя возомнила?

— Я забыла поблагодарить… тебя, — осторожно сказала Сашка. — За помощь на пересдаче. За очень своевременную похвалу, что я, мол, дисциплинированная студентка…

— Дисциплинированные студенты не говорят на занятиях «не хочу», — его небрежный тон в одночасье сделался ледяным. — Я дал тебе аванс, ты его упустила.

Не вздумай испугаться, мысленно велела себе Сашка.

— Я все равно дисциплинированная, — она говорила, не опуская взгляда. — Я мотивированная, мне не нужно принуждение. Меня нельзя наказывать, и я не позволю…

Последняя фраза была лишней, Сашка поняла это слишком поздно.

— Мне казалось, мы договорились, — сказала она тоном ниже. — Я…

— Со мной. Нельзя. Договориться, — в непроницаемых стеклах на секунду отразились две горящие точки, две неподвижные звезды в темном небе. — Ты спрашивала своего пилота о его семье?

— О какой… — начала Сашка и вдруг онемела.

Ее собеседник чуть ухмыльнулся:

— Он женат — официально. У него две дочки, близнецы, трехлетки. В Москве. Ты что-то об этом знаешь?

Сашке показалось, что крыша черного внедорожника прогибается в салон и давит ей на голову, как если бы машина стояла на конвейере, ведущем под пресс.

— Теперь иди, исправляй, — тихо сказал Фарит. — Ты ведь умеешь. Ты тушишь пожары.

— Нет, — сказала Сашка. — Нет, ведь… это невозможно. Ничего… никакой жены с детьми… еще минуту назад не было, это был другой… мир… текст…

— Невозможно? — переспросил он вкрадчиво. — А почему? Хоть что-то в ваших отношениях противоречит такому повороту событий?

— Он противоречит, — прошептала Сашка. — Его… личность. Он другой. Он не стал бы. Я же видела…