Новая Ты - Кэролайн Кепнес

Открываю дверь. Она вжимается в ванну. Несчастная кошка. Бедный котенок. Лицо как засохшая жвачка – ни живости, ни радости. Ее сердце сломано, а без него нет надежды.

– Знаю, – шепчу я, – знаю, как тебе плохо. Я освобожу тебя от страданий.

Узнаваемый тенор Стива Перри переходит в крещендо, Дилайла бьется в истерике. Бедная! Сколько бед ей еще пришлось бы пережить на своем долгом одиноком пути, если б не появился я. Она заплатила, чтобы ей выбили на бедре «Не теряй веры», но смысла этих слов так и не поняла: недостаточно просто верить, надо верить во что-то более значительное и прекрасное, чем слава и деньги.

Хватаю ее за наращенные патлы и прикладываю о край ванны. Кончено. Никаких больше слез. Кровь струится по лбу. Я был прав. Красавицей ее назвать нельзя – максимум симпатичная. Мне ее совсем не жаль. Впрочем, как и всего остального в этом мире. Включая себя.

Хорошо, что я взял с собой в Эл-Эй старую отцовскую сумку, иначе не знаю, как избавился бы от тела. Натягиваю видавшие виды треники и рабочую футболку и бегу за машиной. От холодного утреннего воздуха саднит горло. Город окутан туманом. Какого черта, это же Лос-Анджелес, тут всегда должна быть хорошая погода! Очищаю от измороси лобовое стекло и завожу мотор. Хендерсон, мать его, даже после смерти приносит мне одни несчастья.

Паркуюсь прямо у входа и включаю аварийку. Взлетаю по ступенькам, вытаскиваю сумку и дергаю молнию. Не идет! Тяну – застряла! Больших мусорных мешков у меня нет. Дергаю изо всех сил, до крови сдираю палец – наконец подается. Вынимаю Дилайлу из ванны и опускаю в раскрытую сумку. Она погружается в ее утробу, словно в гигантский черный цветок. Застегиваю молнию, навсегда закрывая от мира ее ноги, щедро покрытые автозагаром, бедро с татуировкой, дешевые трусы и поношенный лифчик, слишком короткую шею и слишком надутые губы, густо накрашенные глаза, покатый лоб и наращенные волосы.

Поднять сумку не получается, тащу волоком. Скоро на пробежку потянутся зожники – надо торопиться. Поспешно закидываю тело в багажник. Томас Вулф[12] был прав: домой возврата нет. Особенно если это доходный дом в Эл-Эй.

* * *

Раньше я никогда не выходил в океан один. Хотя всегда хотелось. Пару недель назад мы взяли «Донци» и всей компанией поплыли на Марина-дель-Рей в один модный бар. Лав стало холодно на открытой террасе, и она попросила меня принести ей свитер. Я помню это ощущение, когда оказался на яхте совсем один. Меня так и подмывало завести мотор и уплыть в закат. Куда-нибудь далеко-далеко. Например, в Японию.

Но музыканты в баре играли кавер на песню «Africa» рок-группы «Тото», и меня переполняло счастье. Этого хватило, чтобы бесконечному океанскому простору и неизвестности предпочесть Лав и уютный полумрак танцпола. К тому же у меня нет лицензии. Конечно, семья Квиннов может уладить любые проблемы с законом, но Лав просила не плавать в одиночку:

– Если тебя задержат без меня или Форти, могут быть сложности.

* * *

Я правлю к берегу. Бренное тело Дилайлы нашло успокоение на дне Тихого океана, вдали от мира, причинявшего ей столько страданий. Я буду с теплотой вспоминать о ней, о ее нереализованных талантах и несбывшихся мечтах, о том, как она пришла ко мне в первый раз за чужим блендером. Ее жизнь – наглядное доказательство опасности амбиций. Видит Бог, не моя вина, что из порядочной девушки она превратилась в социально опасного монстра.

Мне искренне жаль ее родителей. Мне горько за всех парней, которые в нее влюблялись. Я представляю, как Харви приведет в ее квартиру нового жильца и станет показывать ее вещи. И от этого становится совсем невыносимо. Лос-Анджелес перемалывает людей. Здоровые, неглупые, трудоспособные граждане вроде Хендерсона и Дилайлы переезжают сюда и превращаются в озабоченных монстров. Как же так? Это неправильно! Меня немного отпускает: будь они чуточку добрее и отзывчивее, мне не пришлось бы идти на крайние меры. А пока результат моего пребывания в Эл-Эй такой: одна звезда и одна охотница на звезд. И ни одной актрисы…

Правлю к «Аллеям» под углом тридцать градусов, аккуратно причаливаю – я многому научился за это лето.

– Джо?!

Лав!

Она в купальном халате с капюшоном. На мне вчерашняя рубашка и джинсы. Хорошо, что я уже причалил, потому что из-за скачка адреналина в глазах темнеет. На ее лице нет улыбки, и я не знаю, сколько времени она уже за мной наблюдает.

– Какого черта ты тут делаешь? Вчера кинул меня, а сегодня явился без приглашения?

Спина покрывается холодным потом.

– Просто решил прокатиться.

– Один?

Я опускаю глаза – слава богу, на палубе нет крови. Никаких «кружек с мочой».

– Ну. Ты видишь еще кого-то?

Очевидно, что ответ «нет». Она никого не видит и не видела. Не знает, что я ей изменил, впустил Дилайлу в свою постель, а потом отправил в море. Опять тела, опять темные тайны… Хвала Господу, пока я в безопасности.

– Не думал тебя здесь увидеть, – иду я в наступление.

– Как это понимать?

– Не знаю. Ты мне скажи. Я не дождался от тебя ответа.

– Да потому что я не отвечаю тем, кто вытирает об меня ноги. Я не коврик, Джо.

– Я тоже. Хорошо повеселилась вчера со своим дружком Майло?

– С моим режиссером? – переспрашивает она с вызовом. – Да-да, Джо, именно так: он не мой бойфренд, не твой конкурент, он – мой режиссер, с которым у нас общее дело – очень значимое для меня!

Ее бьет дрожь. А я успокаиваюсь: у них ничего нет, и она меня не бросала. Признаю – погорячился. Яхта покачивается. Черт! Все бы сейчас отдал, чтобы стоять на земле, а не болтаться на волнах на чужой яхте. Из нас двоих она крепко стоит на ногах и владеет ситуацией.

– Бросай конец! – командует Лав по-хозяйски.

Кидаю – она подхватывает и легким, привычным движением вяжет швартовочный узел. Я неуклюже схожу на берег и следую за ней на пляж. Тут она хозяйка.

– Лав, – начинаю я, – прости. Был неправ.

– Этот фильм чертовски важен для меня, но тебе насрать…

– Прости!

Тянусь к ней, она отступает. Я повторяю:

– Прости.

– Думаешь, этого достаточно, Джо? Ты вел себя как нарцисс! Как гребаный собственник!

Костерит меня и в хвост, и в гриву. Говорит, что я подвел ее. Что должен был искренне порадоваться, и прочитать сценарий, и откровенно обсудить свою ревность. Что мое вчерашнее сообщение – это скотство, мне следовало позвонить и дождаться ее на улице. И дальше в том же роде… Увы, прошлого не вернешь. Что сделано, то сделано.

– Да, – она кивает. – Я хочу, чтобы ты понял: так не пойдет.