Она родная - Евгения Мэйз

— До самолета оставался час, — продолжал говорить Алекс, — но я не знаю, что развернуло меня обратно.

Он гнал машину обратно, в проклятое шале, в прокате выдохнул с каким-то облегчением и поблагодарил всех богов вместе взятых за то, что ее не успели почистить и привести в порядок. Брелок был на месте, так и валялся за картами и брошюрами в бардачке.

— Я решил посмотреть в твои глаза, услышать хоть что-то от тебя.

Флагер так и не поднялся от ее ног, продолжая сидеть у самого пола. Кэш же вспомнила, как он назвал ее на площадке перед разрушенными близнецами — лгуньей. Не сложно догадаться, какие мысли роились в его голове, когда он преодолевал обратное расстояние до их дома.

— Сиена набросилась на меня.

— С кулаками?

Самое главное причина по которой он не стал искать ее, как сделал в Нью-Йорке была еще впереди. Кэш, сквозь все обуревавшие ее эмоции, ждала, когда он озвучит ее.

— Нет. Но взгляд был красноречивым.

Что Кэш чувствовала сейчас? Это был коктейль — главным ингредиентом которого было удивление. Несмотря на то, что это она оставила Кристофера умирать на лестнице, Кэш испытывала стыд за свой поступок. Не Кристофер был виноват в том, что она не любила его и была с ним несчастлива. нельзя было винить его и за то, что он отреагировал таким образом. Его можно было понять. У горя и боли есть маски безумия и ненависти. Она же накинулась на него, нашла врага и сделала виноватым. Тогда была другая правда.

Теперь она не понимала и кажется, ненавидела. Изумление было настолько велико, что она, глядя на Алекса, раз за разом спрашивала себя: зачем?

Почему он так поступал с ней? Он изменял ей, лгал, пренебрегал, следил. Ясно, что мстил ей за ту измену.

Но зачем?

Зачем вот это все? Зачем кольцо и предложение руки и сердца? Это ведь навсегда. Нет. Понятно, что в их случае штампы и печати не будут значить ничего — стоит только на самом деле захотеть этого, но зачем?

— Амбиции.

Кэш моргнула. Она все-таки спросила у него и даже не заметила этого.

— Самолюбие. Соперничество. Он считал, что у него еще есть шанс.

Шанс? О чем он толкует?

— Крис разве не пытался попробовать начать все заново?

Кэш собиралась сказать “нет”, но вспомнила, как тот вел себя.

“Мое предложение еще в силе!”

Кэш вспомнила свой разговор с Сиеной. Она до последнего сомневалась в правильности своего решения.

— Это было злорадство и кофе. Будь первого меньше, чем второго все может быть у него и получилось бы.

Алекс кивнул, не сводя с нее глаз. Он хотел знать другое и в тоже время понимал, что не надо спрашивать. Это уже не касается его. Надо было предъявлять претензии тогда, а не строить обиженного из себя — сегодня.

— Что было потом?

Алекс поднимается с колен. Он решил оставить момент с Уэстом в прошлом, забыть о нем и никогда не вспоминать.

— Угощайся.

Алекс подливает ей кофе с кофеварки, добавляет молока и двигает кружку в ее сторону.

— Что?

— Твой кофе.

Он вновь занимает свое место возле нее. Кэш медлит всего лишь секунду, до нее доходит смысл этого жеста и этого выразительного голоса.

— О, Боже! Это точно была шутка.

— Я немного знаком с твоей вредностью, с нее станется сказать потом, что я не долил тебе кофе или его было неприличия мало.

Кэш только хмыкает в ответ. Она бы рассмеялась — только ей не до улыбок. Два года она бегала от него. Два года не хотела слушать никого. Она бы и не поверила этой правде с чужих уст, даже, если бы это сказала Сиена и подтвердили все кто был там. Это было бы похоже на ложь и причина была в Кристофере. Она не хотела иметь с ним ничего общего. Алекс был его другом.

— Ты злопамятный, Флагер, — говорит она, качая головой. — Но я не могу поверить…

Она отворачивается от него, но ненадолго, вскоре возвращается обратно пожимает губами и обводит его лицо взглядом.

— Не веришь?

Она не это имела ввиду. Хотя, какая разница теперь?

— Что мы оба такие идиоты, — поясняет она, убирая руку от его волос, но не может устоять и дотрагивается до лица, — что поверили словам этого человека. Мы оба знали его и заблуждались в нем.

Она проводит по его волосами, задевая так и не расправившиеся вихры. В следующую секунду Кэш ойкает, стянутая со своего места. Как-то все стремительно произошло и было даже похоже на свалку, в которой непременно кто-нибудь ушибется.

— Алекс!

Но вот он держит ее в своих руках и сжимает так крепко, что еще немного и раздавит ее. Отчего-то ему все время казалось, что она не поверит ему. Он сам-то не сразу осознал масштаб двуличности друга.

— Алекс, ты меня задушишь!

Кэш улыбается, но ее губы дрожат. То, как он ведет себя выбивает почву у нее из-под ног. Она уже решила для себя, что это утро — ошибка и это был просто секс. Всё произошедшее лишь хороший, очень реалистичный сон.

— Потерпи. Я переживаю микроинфаркт, а ты со своим раздавишь.

Он очень крепко обнимает ее, перебирает волосы и вдыхает ее запах. Алекс целует уши, шею и вновь стискивает в руках.

— Я так скучал. Ты бы знала как я скучал по тебе и злился на тебя. Господи!

Кэш ничего не отвечает ему, просто пряча лицо на его плече. Эти слова трогают ее, потому что она тоже скучала, злилась на него, ненавидела себя, но все равно тосковала по нему.

— Милая?

Алекс пытается отстранить ее от себя, но в этот раз все выходит иначе, она притягивает его к себе, не желает отклоняться, чтобы он видел как она плачет. Все напрасно. Он пролил свет на произошедшее, но какая разница теперь, когда он не свободен?

— Кэш?

Футболка намокла, быстро выдав ее состояние.

— Пожалуйста, не плачь.

Она обнимает его еще крепче, сомкнув руки у него на спине. Алекс только вздыхает в ответ. Почему все так сложно? Почему все так до обидного глупо?

— Я ведь тоже сейчас расплачусь.

Он гладит ее по спине, видя, как содрогаются ее плечи. Она кажется ему невероятно хрупкой сейчас, особенно в этом огромном халате, в его объятиях, всхлипывающей и переводящей дыхание. Алекс понял, что не может злиться на нее, когда впервые услышал ее всхлипы, тогда, за дверью ее дома. Она не притворялась тогда, ей не зачем делать это и сейчас.

— Ты не представляешь, как громко я реву.

Теперь она “обещает” раздавить его, цепляясь за спину. Лекс не протестует. Он хочет, чтобы она успокоилась и перестала расстраиваться. Все прошло. Все недоразумения забыты.