Школа добродетели - Айрис Мердок

«Почему же я не могу добраться до моря? — думал Эдвард. — Хоть бы этот треклятый туман рассеялся». Теперь он был рядом с туманом, видел его перед собой: отдельные медленно переваливающиеся клочья смещались под действием тихого ветерка. Болотная грязь все еще была твердой, и нога уверенно ступала по ней, но пруды и канавки увеличились. Здесь и там виднелись кочки жесткой морской травы и невысокие растения так называемой восковницы — Илона показывала ему эту поросль недалеко от дома. Низкие пухлые серые тучи снова пропустили немного солнца, их бока немного просветлели в отраженном свете, возможно, идущем от моря. Солнечные лучи оживили сероватый пейзаж: красные полосы на камышах, высокие заросли ярко-зеленого мха, мясистые растения с толстыми заостренными голубоватыми листьями, оранжевый лишайник на влажном дереве, желтые водянистые плавающие листья, розовая ряска. В одном из мелких прудов явно обитало множество головастиков. Вдали пел жаворонок. Со стороны моря доносился прерывистый крик — Эдвард решил, что это какая-то птица. Он опустился на колени на подсохшую кочку, чтобы рассмотреть головастиков, и увидел что-то в воде: там оказался мертвый скворец. Эдвард вытащил его за одно из вытянутых крыльев и положил обмякшее тельце на постель из молодого зеленеющего камыша. «Значит, птицы тоже тонут», — подумал он. Не без труда поднявшись — кочка под коленями источала влагу, — он почувствовал легкое головокружение и зажмурился на мгновение, потому что свет словно мигнул перед глазами. Эдвард ощутил холод и решил, что пора возвращаться.

И в этот момент слева он заметил нечто удивительное. Поначалу ему показалось, что там шест или тонкое дерево — предмет необычный в этой части болота. Туман смещался, медленно перекатываясь перистыми серовато-белыми клочьями, и этот предмет то появлялся, то скрывался из виду. Эдвард пригляделся, потом сделал несколько осторожных шагов, снова пригляделся. Он решил, что там человек, живое существо. Невозможно было понять, как обращена к нему эта безликая черно-белая фигура, лицом или спиной. «Может, это Джесс? — сразу же подумал Эдвард. — Джесс высадился на берег в заброшенной гавани. Или только что вернулся домой и поспешил на болото в поисках… своего сына». Фигура была совершенно неподвижна и теперь вроде бы смотрела на него. Туман немного прояснился, и Эдвард рассмотрел фигуру в брюках и синем плаще, широко расставившую ноги. Мужчина это или женщина, понять было невозможно. Эдвард перепрыгнул через канаву мутной воды, встал на твердом островке, присмотрелся опять и увидел, что это девушка — она стояла совсем близко и глядела на него. Поначалу он решил, что это либо матушка Мэй, либо Беттина, либо Илона. В этой части мира других женщин не было. Но они никогда не носили брюк. К тому же у этой девушки были прямые и не очень длинные каштановые волосы. Эдвард смутно видел ее лицо, но она явно не походила ни на одну из сестер. Девушка, которая не была сестрой, стояла перед ним посреди туманной водной пустоты болота, засунув руки в карманы, и смотрела на него, а он смотрел на нее. В этот момент Эдвард потерял равновесие и съехал со скользкой вязкой кочки, на которой стоял. Одна его нога попала в воду. Темная земля подалась под ним, как тесто, но потом он неловко выбрался на что-то вроде terra firma[41]. Он оглянулся еще раз, и опять, и опять, но все заволокло густым туманом и девушка исчезла.

— «Твой раб, ужели я не поспешу исполнить каждое твое желанье? Я верно прихотям твоим служу и целый день во власти ожиданья. Ты, властелин, со мной, слугою, крут: звучит «прощай», и вот опять разлука! Но не кляну томительных минут…»[42]

— Ну хватит, Гарри, — сказала Мидж. — И потом, ты всегда знаешь, где я…

— Знаю?

— И у тебя нет поводов для ревности. И ты никакой не раб. Это я раб.

Это был один из их дней. Томас уехал на конференцию в Бристоль, Мередит ушел в школу. Мидж и Гарри расположились в ничьей комнате. На Мидж был ее великолепный пурпурно-красный халат. Гарри только что появился. Галстук он уже успел снять. Он открыл заднюю дверь своим ключом. Он любил, чтобы Мидж ждала его наверху, как плененная невеста. Кто видел, как он входит в дом? Никто. Он прошел по тенистой аллее через калитку в обнесенный стеной сад. Он прибегал к различным карнавальным уловкам. Ему это нравилось. У него был и ключ от главной двери, но в чисто символических целях.

Мидж была потрясена и испугана, потому что в этот день она упала. Утром она отправилась по магазинам и совершенно немыслимым образом, как обычно и случаются такие вещи, зацепилась носком за бордюрный камень и со всей силы грохнулась на колени, а потом растянулась, расцарапав локти и щеку о тротуар. Сумочка улетела вперед, ее содержимое рассыпалось, одна туфля соскочила с ноги. Люди бросились помогать, они собирали мелочи, вывалившиеся из сумочки, а Мидж чувствовала себя полной идиоткой с окровавленным коленом, в разодранных чулках. «Как вы? Посидите немного? Вам найти такси?» — спрашивали ее так, будто она старуха. «Спасибо, я ничего», — ответила Мидж, хотя лицо у нее горело, а в глазах стояли слезы; она пыталась прикрыть свою разбитую коленку и порванные чулки.

Она похромала прочь под сочувствующими взглядами наблюдателей. Потрясение было связано не столько с ударом, сколько с жутким ощущением самого падения — переживание совершенной беспомощности, завершившееся тем, что она распростерлась на земле и разбилась. Что происходит, когда человек выпрыгивает с десятого этажа? Она часто думала об этом, когда слышала про самоубийства. Гарри выражал сочувствие, но недолго. Сегодня вечером, пусть и поздно, Томас вернется из Бристоля, осмотрит ее коленку, промоет ее, забинтует и вынесет какой-нибудь вердикт. Он рассмотрит ссадины на щеке и руке Мидж, ее ладони, покрасневшие и загрубевшие от соприкосновения с тротуаром. Он расспросит ее обо всем, что она чувствует. Конечно, это потому, что он — доктор, но общение с ним утешительно. Руки у нее еще горели и саднили, коленка болела и плохо сгибалась, глаза до сих пор были на мокром месте.

— Все считают, что Эдвард в Куиттерне, — сказал Гарри. Так назывался загородный дом Маккаскервилей. — Но ты говоришь, что его там нет.

— Его там нет!

— Хорошо, я тебе верю.

— Тогда почему ты так говоришь? О том, что «я говорю»…

— Мне невыносимо думать, что ты, возможно, хранишь тайны Томаса.

— Тебя, похоже, не волнует сам Эдвард.

— Конечно, волнует. Но я знаю, с ним все будет в порядке. Он похож на меня — его переполняет неугомонное любопытство, он целиком и полностью связан с миром. В отличие от Стюарта. Стюарт — это Фауст manqud[43]. Он душу продаст, чтобы стать великим ученым. Но поскольку это невозможно, поскольку он не может быть всем, он решил стать ничем. Ей-богу, он помешался на власти. Если он хочет стать еncanaille[44], я его останавливать не могу, но меня выводит из себя эта его целомудренная поза. И у него ничего не получится. Он не понимает, как его будут ненавидеть. Ребенок, родившийся без рук, как-нибудь проживет, общество ему поможет, поддержит и похвалит. А Стюарт родился без… без чего-то важного… и его за это заклюют до смерти. Нет, не заклюют… может, ему именно этого и хочется… Он дурак. Его арестуют за растление детей. Я не хочу сказать, что он растлит какого-нибудь ребенка, но люди будут думать, что он это сделал. Его будут считать опасным.