Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич

За стол совещания постарались сесть подальше друг от друга.

Деникин вышел, как обычно, с серьезным лицом человека, озабоченного судьбой России; на него возложен этот крест, и он будет нести его до конца. Об этом и говорил:

— На полях Франции германская армия терпит окончательное поражение. Если бы немецкие наемники — большевики — не разложили армию и не погубили бы империю, мы сейчас вместе с соратниками добивали войска кайзера. Теперь, когда этот враг разбит, мы должны сосредоточить усилия на восстановление великой единой России. Подчеркиваю: единой. Наша цель — Москва, захваченная и поруганная большевиками. Но военная обстановка не позволяет нам немедленно начать наступление на центр России. Нельзя наступать, оставив в тылу такие многочисленные хорошо вооруженное войско красных, как армия Сорокина, Таманская армия Ковтюха, кавалерийские отряды… По данным разведки, красное командование готовит ударные части в районе Астрахани для наступления на Ставрополь. Поэтому главная задача сегодня — это разгромить красные войска на Юге России и подготовиться к наступлению на Москву. Все наши силы необходимо сосредоточить на выполнении этой задачи под руководством командования Вооруженных сил Юга России. И Добровольческая армия, и донские и кубанские казачьи части должны быть объединены единым командованием. К сожалению, — повысил голос Деникин, — не все из присутствующих здесь разделяют это мнение. Некоторые хотят уже сегодня объявить Кубань суверенным государством, отозвать всех казаков из нашей армии и создать свою самостоятельную армию. Стремление к суверенности принимает болезненный характер. Когда в Екатеринодаре еще шел бой и мне пришлось перевести штаб на вокзал, я незаметно проехал на автомобиле по освобожденному городу, и эту поездку нервные самостийники поставили мне в вину. Им не понравились и торжества по поводу освобождения города. Но ведь никто не препятствовал вам, господа самостийники, войти в Екатеринодар хотя бы с казачьей конницей, атаковавшей город. И теперь, вместо объединения антибольшевистских сил вы хотите их разъединения. В то время, когда половина Кубани лежит под властью большевиков и на полях ее льется кровь добровольцев, Кубанское правительство стремится развалить армию. Я этого не допущу! Совещание окончено.

Деникин поднялся и направился к дверям кабинета. Задержал шаг, оглянулся, сказал Врангелю:

— Петр Николаевич, зайдите, пожалуйста, ко мне.

В кабинете им подали чан со сладостями, и Врангель, горячо высказавшись в поддержку главнокомандующего, осудил кубанских самостийников. Деникин отозвался презрительно;

— Они даже считают себя революционными демократами, а нас реакционерами монархистами. С этими людьми нельзя серьезно разговаривать. Давайте, Петр Николаевич, решим ваш вопрос. Как же мы вас используем?

— Как вам известно, ваше превосходительство, я в семнадцатом году командовал кавалерийским корпусом, но еще в четырнадцатом был эскадронным командиром и с той поры не настолько устарел, чтобы вновь не стать во главе эскадрона.

— Ну уж эскадрон… Командиром бригады согласны?

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

— Пока это Первая кубанская казачья дивизия, но мы разворачиваем ее в бригаду.

— Кстати, и Шкура у вас командир дивизии?

— Я его снял. Он теперь не Шкура, а Шкуро.

— Я знал его, когда он был есаулом в корпусе Крымова.

— Каково ваше мнение о нем?

— Перед вашим превосходительством я обязан быть предельно откровенным. Мы тогда сражались в Лесистых Карпатах, и Ставка увлеклась партизанщиной. Эти так называемые партизанские отряды формировались за счет кавалерийских и казачьих полков, действовали автономно, подчинялись только штабу походного атамана. Туда шли главным образом худшие элементы офицеров, не справлявшиеся со службой в родном полку. Отряд есаула большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил и, наконец, по настоянию командира корпуса был отозван с нашего участка.

— Я сразу раскусил этого «народного героя». Разумеется, он не достоин командовать дивизией Добровольческой армии, но в борьбе с большевиками мы должны использовать всех, кто готов сражаться на нашей стороне. А у Шкуро есть некоторые положительные стороны. Авторитет среди кубанского казачества и при этом полная поддержка нашего лозунга единой России. Он не пошел за этими самостийниками — там у них Рябовол, Быч… Да и Филимонов тоже в ту сторону смотрит. Мы поручим Шкуро поднимать казаков в станицах, захваченных красными.

IX

Такого загула не было со времен службы сотником до женитьбы, когда его даже к наказному атаману вызывали для внушения. Вернувшись из Екатеринодара со своими адъютантами, Шкуро немедленно отправился на квартиру, приготовленную ему Литвинником, послал Первакова к Слащову с просьбой подготовить дивизию к передаче новому командиру, за исключением 1-й и 2-й сотен, остающихся под личным его командованием, и начал…

Нет, угрюмые запои до беспамятства, как у Слащова и других офицеров-москалей, — это не его забавы. Пил он, гулял от зари до зари, но, по казачьему обычаю, с чашками по кругу, с песнями, с девками, и до конца не терял понимания творящегося вокруг. Пели любимые кубанские: и боевые, и веселые, и грустные. Ближе к полночи Шкуро сам запевал протяжную, печальную. Любил эту:

Ты прощай, прощай мила-ая,

Прощай радость, жизнь моя-а.

Я вавек с тобой расста-ался

И сердечно распрощался-а.

Знать, тебя мне не вида-ть

И в гостях мие не быва-ать…

Вспомнились встречи с Леной, и он, сдерживая хмельную слезу, говорил Кузьменко:

— Хороша, Коля, была девка. Да?

Тот угрюмо соглашался.

Если рядом со Шкуро появлялась женщина, он вел себя с ней грубо, без ласковых слов, под утро не провожал, а прогонял. Иногда приговаривал: «Была у меня такая, а теперь с комиссарами путается. Не верю бабам…»

Полковника искали — новый командир дивизия Улагай стремился увидеть предшественника, да и по другим делам Шкуро многим был нужен, однако всем отвечали: полковник тяжело болен. Губернатором в Ставрополе назначали генерала Глазенапа, и он с первых дней своей власти требовал к себе полковника, наверное, для того, чтобы отучить от симпатий к Учредительному собранию. Возмущался, что Шкуро не является, жаловался в штаб…

Шкуро об этом докладывали верные адъютанты — он отмахивался, как от мух. Говорил о Глазенапе и о других подобных начальниках грубо, нецензурно. Объяснял, что признает только Деникина я Романовского. Излагал перед своими новые планы:

— Стану генералом — дадут мне корпус. Дивизию-то мы с вами за неделю наберем, Деникин корпус даст. Романовский поможет. Иван Палыч хоть и не казак, а хороший мужик. Только дворец не стану для себя и штаба строить. Помнишь, Коля, мы с тобой на поляне мечтали, что сделаем зал огромный с паркетным полом, а на стенах — волчьи головы? Нет, пока война, треба не дворец, а бронепоезд с салон-вагоном, и в вагоне по стенам между окон — волчьи головы…