Дорогой широкой - Святослав Логинов

— Ой, лишенько!.. — голосила она, — Ой, беда!

Впрочем, в руках у неё было ведро с водой, так что наверх Юра полез во всеоружии. Размахнулся, плеснул на дранковую крышу, уже горячую от близкого пламени. Вода скатилась, смочив ничтожно малую часть кровли.

— Ковш дай! — закричал Юра. — Из ковша надо плескать, так никакой воды не хватит!

Спустился, зачерпнул воды из пристенной бочки, снова полез наверх. К тому времени старуха притащила ковш, и Юра уже не тратил воду впустую, а зачерпывал и плескал широкими движениями, стараясь смочить как можно большую поверхность. Горячая дранка курилась паром, осколки шифера, летящие из огня, с тонким визгом ударялись в мокрое. Почему-то ещё ни один осколок не клюнул самого Юру.

Пламя поднималось столбом, уже ничем не сдерживаемое. Треск, хруст… Огненный великан пережёвывал добычу: дом и человека, час назад жившего в этом доме. Близкое пламя прожигало одежду, терпеть становилось невмоготу, и очередной ковш Юра вылил себе за шиворот. Вода оказалась горячей, видимо, хозяйка, исчерпав бочку с дождевой водой, принялась таскать воду из котла топившейся с вечера бани.

Ещё несколько человек, все как на подбор немощные, показались из темноты. Пожар разбудил уже полдеревни. Разноголосый бабий вой прорывался сквозь хруст пламени.

— Богородица, пронеси! — голосила какая-то старушка, вздымая к ночному небу икону Неопалимой купины.

— Воду таскай, — орал в ответ Богородица, — тогда и пронесу!

Крыша погибающего дома рухнула, взвихрив тучу огненных галок. По счастью, ветер понёс их не на дома, а в сторону огородов.

Вниз Юра старался не глядеть; теперь, когда крыши не было, сверху просматривалась внутренность горящего дома, и Юра боялся увидеть среди пламени человеческую фигуру. Хотя, если хозяин остался в доме, ему уже всё равно. А вот соседний дом надо спасать во что бы то ни стало. Если огонь охватит дранковую крышу, галок и головней вдоль деревни полетит столько, что остальные дома будет уже не спасти никакими силами. К тому же, по рассказам вчерашней бабки, в этом доме, в десяти метрах от полыхающей смерти, лежит парализованный старик, которого, ежели сено на чердаке займётся, живым вытащить не получится.

Рухнула дворовая крыша, новый столб горящего мусора взвихрился в небо.

— Трактор, батюшки, трактор сгорит! — закричала хозяйка. — Люди добрые, да помогите же!

Куда там — помогите… Бросишь оплёскивать крышу, сгорит уже не трактор, а вся деревня, так что и горевать по трактору будет некому.

Ведро в одной руке, ковш в другой, размах пошире, чтобы вода долетела до самого конька. Внизу занялся штакетный заборчик, идущий вдоль дороги.

— Забор ломайте! Огонь по забору идёт! — предупреждающе закричал Юрий.

Богородица, которому достался дом с шиферной крышей да ешё и стоящий за ветром, спрыгнул на землю, подбежал к забору, двумя ударами ноги перебил пряслины, поволок дымящийся с одного краю пролёт на дорогу— Эх, до чего легко ломается, что так трудно строилось!

— Мишку мово не видали? Мишка пропал! — причитала какая-то старуха.

— Трактор сгорит!.. — голосила другая.

— Пожарку вызвали? — запоздало вопрошала третья.

— Вовку разбудите, пусть ток выключит. Ток в огонь идёт — всех поубиват!

— Нету Вовки, может, и сгорел уже. Они вечор вместе с Васькой пили!

— Мишка-то мой где? Ён ведь тоже вместе с ними пил! Ой, тошнёхонько!

— Трактор-то, трактор отогнать надо!

Каждый орал о своём, и все вместе суетились по-муравьиному, подтаскивая в вёдрах воду, сбивая огонь, вздумавший пройти сухим прошлогодним бурьяном, которым зарос неухоженный Васькин огород… И поваленный заборчик разнесли по штакетинам, и видно было уже, что соседние дома отстоять удастся, а вот дровяной сарай обречён, а значит, обречён и стоящий вплотную к нему трактор, который, как говорят, ещё и обмыть толком, не успели.

Юра хотел кликнуть Богородицу, чтобы подменил его на дранковой крыше, покуда сам Юра попытается отогнать злосчастный «Беларусь», но тут увидал такое, что и кричать позабыл.

Белея, словно призрак, к сараю двигалась странная фигура. Сухой высокий старик в одном исподнем деревянно шагал, помогая себе ухватом и длинным печным сковородником.

— Лёша, ты-то куда? — но бабьи визги уже не могли остановить вставшего с постели паралитика. Он дошагал к трактору, отбросил свои удивительные костыли, легко, привычным движением впрыгнул в кабину. Дизель застучал с ходу, словно ждал этого мгновения. Калеча грядки, трактор прокатил по огороду и, отъехав метров на пятьдесят, остановился. Белая фигура в кабине не двигалась.

— Лёшенька!..

Со стороны дороги замигали синие огни, завыла сирена, из темноты побежали коренастые фигуры в касках, приехавшие споро развернули брандспойты, толстые струи воды ударили в крыши соседних домов, и Юра со своим ковшиком разом стал не нужен.

Теперь можно просто бродить, растирать по лицу насевшую сажу, бессмысленно что-то говорить и слушать чужие бессмысленные разговоры. Сразу оказалось, что неведомые Мишка и Вовка, которых так не хватало на пожаре, вовсе не сгорели, а преспокойно дрыхли у себя, но не в избах, а на сеновалах, и продрали заплывшие глаза, только услышав вой сирены. Так что отделалась деревня малой кровью: на пожарище предстояло искать одного Васю.

Заливать догоравший дом пожарные не стали, лишь занявшийся было дровяник окатили в две брандспойтные струи и обрушили внутрь остатки дворовой стены, чтобы огонь не вздумал распространяться дальше.

Юра и Богородица помогли вытащить из трактора параличного Лёшку. Бывший тракторист пытался что-то сказать, но звуки получались нечленораздельные. Сам идти он, разумеется, не мог, в дом его пришлось нести на руках.

На газике приехал милиционер-дознаватель и местная депутатша. Набежали ещё какие-то люди; оказывается, на том краю деревни, за пригорком, и не заметили, что соседи горят.

Теперь все ругали Ваську, чьи косточки дотлевали под слоем жаркого угля.

— От, всё дрова колол, полный сарай оклал, на два года, грит, хватит! На вот, получи, и без дров огня хватило, никакого крематора не надо!

— Говорила ему, дураку, не кури в постели. Как же, послушает ён! Ну, уж теперя накурился, дыму наглотался досыта…

Едва ли не последней приковыляла с того конца Васькина сестра. При ней и разговоры притихли, с Васькой все были в родстве, но Маша-то ему родная. Растерянным взором смотрела Маруха на то, что осталось от материного дома.

— Ой, Васенька, — не произнесла, а словно пропела она, — да что ж ты наделал? С маменькой встретишься, спросит мама: как моим добром распорядился? Ты-то ей и скажешь — всё тебе, мама, принёс, ничего людям не оставил…

— Что ж это они? — шепнул Юра Богородице. — Человек ведь погиб, а они о дровах да о наследстве…