Синяя Борода - Курт Воннегут

* * *

Вот как я снова стал их обладателем за три месяца до смерти Эдит.

Их нашли под замком на самом нижнем из трех подземных этажей небоскреба Мацумото, которое раньше принадлежало компании ДЖЕФФ. Опознала их по кое-где уцелевшим остаткам Сатин-Дура-Люкса пожарный инспектор страховой компании Мацумото, которая осматривала подвалы с целью выяснить, нет ли там чего-нибудь пожароопасного. Обнаружила запертую стальную дверь, и никто не знал, что за ней.

Инспектор получила разрешение взломать дверь. Это была женщина, причем, как она сказала мне по телефону, первая женщина пожарный инспектор в компании, да к тому же еще негритянка.

– Сразу двух зайцев убила, – рассмеявшись, сказала она. Очень у нее приятный был смех. Ни злобы, ни издевки. Предложив вернуть мне полотна, так как компанию Мацумото они не интересуют, она думала лишь о том, что добро пропадает.

– Кроме меня, всем это безразлично, так что вы уж скажите, что делать. Правда, доставку вам придется взять на себя.

– А как вы догадались, что это такое? – спросил я. Оказывается, она, учась в школе медсестер в Скидморколледже, выбрала в качестве одного из факультативных курсов «Понимание искусства». Получила диплом медсестры, как и моя первая жена Дороти, но вскоре бросила это занятие, потому что доктора, по ее словам, относились к ней как к идиотке и рабыне. Кроме того, рабочий день был очень длинный, и платили неважно, а у нее сирота-племянница, и не только деньги нужны, но приходится и время выкраивать, чтобы девочка не скучала.

На лекциях по истории искусства им показывали слайды выдающихся картин, и два слайда были – «Виндзорская синяя 17» до и после того, как она осыпалась.

– Это ваш преподаватель ее выбрал? – спросил я.

– Хотел немножко оживить свой курс. Уж очень он был серьезный.

* * *

– Так нужны вам эти холсты? – спросила она. Я молчал, и она начала кричать в трубку:

– Алло? Слышите меня?

– Простите, – сказал я. – Вам кажется, должно быть, что это вопрос простой, но мне сложно вам ответить. Словно ни с того ни с сего прямо с неба позвонили и осведомились, взрослый я или еще ребенок.

Если такие безобидные вещи, как прямоугольники натянутых полотен, способны повергнуть меня в такую растерянность, пробуждая чувство отвращения, да, отвращения к миру, загнавшему человека в положение неудачника и посмешища, значит, я еще ребенок, несмотря на свои шестьдесят восемь лет.

– Ну, так я жду вашего ответа.

– Сам бы хотел поскорей его услышать, – сказал я. Холсты мне не нужны, так я, во всяком случае, тогда думал. Писать снова я и правда не собирался. Конечно, проблем с их хранением не было, ведь в картофельном амбаре полно места. Но смогу ли я спокойно спать, если вещественные доказательства моих самых горьких неудач все время будут тут, рядом? Надеялся, что смогу.

И слышу в конце концов, как говорю:

– Пожалуйста, не выбрасывайте их. Сейчас позвоню в контору «Все для дома. Хранение и доставка» и попрошу взять холсты как можно скорее. Простите, как вас зовут, чтобы контора могла вас найти?

А она говорит:

– Мона Лиза Триппингем.

* * *

Когда ДЖЕФФ повесила «Виндзорскую синюю 17» в своем холле и раструбила, что это старейшая компания – и не только на уровне последних достижений технологии, но и искусства, рекламные агенты компании делали упор на то, что «Виндзорская синяя 17» – картина совершенно необычная по размерам: если не самая большая в мире, то уж в Нью-Йорке – несомненно. Но было несколько фресок в городе, и Бог знает сколько еще в мире, которые по размеру значительно превосходили пятьсот двенадцать квадратных футов моей «Виндзорской».

Этим рекламным агентам хотелось думать, что у них самая большая картина, написанная на полотне, хотя на самом деле она состояла из восьми отдельных полотен, соединенных сзади скобами вроде заглавной буквы «С». К тому же оказалось, что в городском музее Нью-Йорка есть три полотна, сшитых вместе, каждое из которых имеет ту же высоту как и мое, но втрое длиннее! Это любопытное произведение – одна из первых попыток создать что-то вроде кино, так как оба конца полотна прикреплялись к вращающимся цилиндрам. Его перематывали с одного цилиндра на другой. И зрители всегда видели только небольшую часть картины. На этих лентах, напоминавших о Бромбдингнеге[9]были горы, реки, девственные леса, бескрайние луга, на которых паслись бизоны, и пустыни, где стоит наклониться – и подбирай бриллианты, рубины, золотые слитки. Там изображались Соединенные Штаты Америки.

В старые времена с такими движущимися картинами ездили по Северной Европе лекторы. Их помощники постепенно перематывали картину, а они убеждали всех способных и честолюбивых покинуть выдоенную старушку Европу и застолбить красивые и богатые владения в Земле Обетованной, которые ничего не стоит получить, только попроси.

И зачем настоящему мужчине сидеть дома, когда самое время грабить девственный континент?

* * *

Я очистил восемь полотен от всех следов вероломной Сатин-Дура-Люкс, перетянул и загрунтовал их заново и установил в амбаре, где они сияли белизной в своей возрожденной девственности, как до превращения в «Виндзорскую синюю 17».

Жене я объяснил, что это эксцентричное творение есть акт изгнания несчастливого прошлого, символического возмещения ущерба, причиненного себе и другим за время недолгой карьеры художника. И было еще одно обстоятельство, требовавшее объяснить словами то, что словами объяснить нельзя: как и почему картина вообще появилась на свет.

Узкий, вытянутый амбар, которому сто лет, являлся такой же органической частью моей картины, как вся эта белизна, белизна, белизна.

Мощные прожекторы, свисающие на цепях с потолка, тоже были ее частью, выплескивая мегаватты энергии на это белое пространство, делая его до того белым, что и представить себе невозможно. Я установил эти искусственные солнца, когда получил заказ на «Виндзорскую синюю 17».

– Что ты собираешься делать с этим дальше? – спросила покойная Эдит.

– Картина готова, – сказал я.

– Ты ее подпишешь?

– Это ее только испортит. Даже мушиное пятнышко ее испортит.

– У нее есть название? – спросила Эдит.

– Да, – сказал я и тут же придумал название, такое же длинное, как Пол Шлезингер – своей книге об успешных революциях: «Я старался, но не вышло, и тогда все очистил, а теперь вы попробуйте».

* * *

Я думал о собственной смерти и о том, что скажут обо мне, когда меня не будет. И тогда я впервые запер амбар, но только на один засов и замок. Как мой отец и большинство мужей, я думал, что умру раньше Эдит. Движимый чувством жалости к себе, я составил для нее причудливую инструкцию, что сделать сразу после моих похорон.