Сладкая ночка - Екатерина Черкасова

— Спасибо тебе, — сказала я ей на прощание.

— Уходи, — ответила она угрюмо.

Фатима спасала свою любовь.

Знаете, что такое вырваться на свободу после того, как тебя держали в козлятнике и две ночи подряд тебя насиловал огромный черный дикарь, который почему-то считал тебя своей женой. После того, как его ревнивая жена едва тебя не убила! После ужасной перспективы окончить свои дни в крошечной деревушке в центре пустыни в нескольких днях пути от ближайшего крошечного городка. Перспективы провести остаток жизни с мужчиной, который считает, что Москва — это деревня недалеко от городка Джагбуба. Это чудовище намеревалось сделать тебе десяток детей и думало, что предмет твоих мечтаний — грубый золотой браслет на щиколотку. Вместо того чтобы расшифровывать древние тексты, выступать на конференциях, путешествовать по миру, любить умных, изысканных мужчин, ухаживать за козами, готовить немудреную еду и козий сыр на продажу, принимать участие в ревнивых склоках с Фатимой, которая готова выцарапать тебе глаза за каждую ночь, которую ее ненаглядный Махмуд провел с тобой.

Словом, освобождение от этого кошмара заставило нас орать песни противными голосами, обниматься, подставлять и без того темные лица иссушающему ветру, потому что это был ветер свободы!

Мы двигались на северо-запад, туда, где, по моим расчетам, находился город. Следуя наставлениям Фатимы, я старалась не упустить из виду полоску утоптанного верблюжьими ногами песка, которая здесь считалась дорогой. Без Ясмины, читавшей пустыню, как открытую книгу, мы, если собьемся с пути, погибнем. Была еще опасность: ветер хамсин, который, когда задует, заметает совершенно все вокруг. И тогда нам отсюда ни за что не выбраться. Ехали мы медленно, переваливаясь через дюны. К вечеру бензин кончился, и я долила из канистры. Но двадцати литров вряд ли хватит надолго. Когда стемнело, я остановилась. В темноте легко сбиться с пути. Мы обнялись, чтобы согреться, и попытались уснуть. Но ни я, ни Кира не спали. Я чувствовала это по ее быстрому дыханию, легкому напряжению тела.

— Как думаешь, мы вернемся домой? — нарушила она молчание.

— Обязательно, — уверенно ответила я, хотя совсем не была в этом уверена.

На рассвете мы съели по паре фиников и кусочку козьего сыра, который дала нам с собой Фатима, запили остывшей за ночь водой.

К полудню бензин кончился и машина заглохла. Но это было уже не страшно: вокруг виднелось множество следов, в том числе от колес, а значит, мы совсем близко от какого-то города!

Еще через два часа мы вошли в этот город, если можно было так его назвать. Больше всего он напоминал деревню, из которой мы сбежали, только домов было побольше. Грязные мальчишки бегали по улицам, степенные мужчины в галабийях вели верблюдов и ослов с поклажей. Мы пошли следом и попали на большой рынок верблюдов. Животные бродили за изгородями, хозяева расхваливали товар:

— Верблюды черные суданские, выносливее их не найдете! Почти не пьют и не едят! Нет помощника лучше! Проходят всю пустыню, не выпив ни капли! — кричал один.

— Верблюды белые, аравийские! Священное животное, благородное и доброе! Станет членом вашей семьи! — кричал другой.

Задрав головы и выгнув шеи, верблюды горделиво взирали на покупателей. Казалось, это они выбирают себе владельцев, а вовсе не их покупают.

— Ну и вонь! — Кира сморщила нос и попыталась снять платок, в который я ее предусмотрительно закутала.

— Замолчи! И не смей снимать платок! — зашипела я на нее. — На нас и так обращают внимание! Ты видишь здесь хоть одну женщину?

Кира осторожно посмотрела по сторонам.

— А где же они все? — спросила она.

— Дома сидят! — коротко ответила я. — Надо найти другой рынок. Нам нужен бензин.

— А на что мы его купим? — резонно спросила Кира.

Я повертела на пальце чудом сохранившееся кольцо — подарок Абдул Азиза: прекрасный сапфир с бриллиантами.

— Ну, надеюсь, за это нас заправят…

Мы вошли в золотую лавку. Хозяин, маленький, сухощавый, юркий араб кинулся нам навстречу:

— Вы правильно пришли, замечательно, у Хассана вы найдете все, что вам надо… — затараторил он.

— Мы не покупать, — прервала я словесный поток, — нам нужно продать кое-что.

— Извините, госпожа, я ничего не покупаю, я продаю, — поскучнел Хассан.

Я протянула ему кольцо.

Хассан словно нехотя посмотрел на него.

— И что вы за него хотите? — спросил он, изо всех сил скрывая свой интерес.

— Полный бак бензина и его доставку к моей машине, — определила я.

— Вот как! — удивился Хассан, вынул пачку денег и протянул их мне.

Я мельком взглянула на них.

— Тунисские динары?

— Почему тунисские? Алжирские! — удивился Хассан. — Мы же в Алжире! А вам нужны тунисские?

— Мне нужен Тунис, — застонала я. — О боже, я была уверена, что мы в Тунисе!

— Тунис на севере, не очень далеко, километров четыреста отсюда. У вас неприятности? — сочувственно спросил он.

— Можно так сказать… — неопределенно ответила я. — Значит, так, кольцо за бак бензина, карту и доставку его к машине. Это часа два пешком. Да, и еще немного тунисских динаров.

— У нас только одна машина в городе, мадам, — сказал Хассан. — У Хамада, который привез ее, когда однажды был в столице. Если у кого-то есть бензин, то только у него. Я узнаю.

Он приготовил нам чай и ушел. Вскоре послышалось тарахтение мотора, и у лавки остановился древний, наверное, начала шестидесятых годов «Ситроен». Правда, он был вылизан и ухожен.

Хамад, вероятно, был местным франтом и считался богатым человеком. Он был одет по устаревшей лет десять назад европейской моде, как же, ведь он единственный, кто был в столице!

— Это вам нужен бензин? — спросил он меня.

Я кивнула.

— Учтите, от сердца отрываю, самому позарез нужно!

Я посмотрела на Хассана. Он ободряюще кивнул мне, показывая, что обо всем договорился.

— Можете доставить его на рассвете? — Я знала, что договариваться с арабами о точном времени бесполезно: они никуда не торопятся, презирают точность и ориентируются по небесным светилам. Действительно, зачем кочевнику, пересекающему пустыню, точно знать, который час? Рассказывают историю, что однажды Антуан де Сент-Экзюпери, служивший военным летчиком в этих краях, решил похвастаться перед арабами и сказал, что может за три часа полета преодолеть расстояние, которое караван проходит за две недели. «И что же ты делаешь остальное время?» — сочувственно спросили арабы. Пустыня не терпит суеты, торопливости, несобранности. Более того, она не прощает этого и наказывает за это.