Ловушка для олигарха - Илья Рясной

Нет, с территории мне подобру-поздорову не убраться. Надо прятаться… В бункере прятаться бесполезно — его обыщут в первую очередь. Остается затаиться на территории.

Я кинулся из помещения, легко взлетел вверх по ступеням и выскочил из гаража.

Рев моторов теперь слышался и без наушника. Заскрипели тормоза. Машины останавливались перед КПП.

Куда бежать?

Я кинулся в большой корпус. Перевалился через разбитое окно и очутился в просторной комнате.

Внутри здание было не лучше, чем снаружи. Пыль. Мусор. Изломанная мебель — специально ее, что ли, терзали? На стене висел стенд «Победители социалистического соревнования» и плакаты с порядком разборки автомата Калашникова и действий при ядерном нападении противника. Наверное, раньше здесь было что-то вроде ленинской комнаты,

Я выскочил в коридор. В его конце была мозаика — Феликс Дзержинский в обнимку с беспризорниками. Преодолел коридор, кинулся направо. Очутился в небольшом холле. Впереди — парадная дверь. А слева, за колонной, лестница, которая, насколько я понимаю в архитектуре подобных зданий, ведет в подвал. Туда мне и надо.

Перепрыгивая через груды хлама, я спустился вниз. На ходу вытащил карандаш-фонарик. Остановился перед трухлявой дверью. Не на замке. Я надавил на нее. Она со скрипом отворилась. Я аккуратно закрыл ее за собой и огляделся.

Хлама тут было еще больше. Я перелез через груду пустых цинков из-под патронов, преодолел завал из досок. Ох, сколько же тут пыли! Не похоже, что сюда часто заглядывали.

Лучик фонаря провалился в какую-то темную дыру и заскользил по склизкой поверхности. На высоте полутора метров под потолком шла вентиляционная труба. Когда-то она тянулась вдоль всего подвала, но сейчас из нее был выломан кусок, который лежал на полу.

Я заглянул туда. А чем плохо? Узковато, правда, но ничего. Пролезем. Хорошо иметь компактную комплекцию.

Змеей, кряхтя и морщась, когда руки касались чего-то мокрого и отвратительного, я пролез по трубе. Поверхность ее была в липкой грязи. Там было полным-полно сгнившего, промасленного тряпья.

Я пролез метра три. Тут труба расширялась, и я очутился в жестяном коробе. Тут было чуть-чуть попросторнее. Я прислонился к лопасти замершего на веки вечные вентилятора. За ним труба уходила вверх и оттуда просачивался слабый свет.

Ну что, местечко, чтобы пересидеть, не такое и плохое.

Я выключил карандаш-фонарик. Прикрыл глазами стал ждать.

Наушник в ухе слегка дребезжал, но слышимость была вполне приличная. Микрофон на воротах продолжал улавливать шумы, обрывки фраз.

— Жмурик?.. Нет, порядок… Так, дальше… Алибаба велел…

Говорившие прошли через ворота. И двинули дальше.

Алибаба… Правая рука Абрама Путанина, тот, который нанимал Бульника. Сошлось!

Я разлегся на старой, влажной ветоши. Не скажу, что это было хорошее место для отдыха. И не скажу, что обстановка ожидания способствовала доброму расположению духа. Со страхом я привык справляться. И с ожиданием опасности — тоже. Но это враги, которых можно заставить отступить, но которых не победить. Мир вокруг как бы сдавливал, душе в нем было тесно,

Что-то прошелестело по ногам. Меня невольно передернуло. Терпеть не могу крыс. Бесовские твари.

Скорее всего, прибывшие тщательно осмотрят всю территорию. Она не такая большая. Вопрос в том, насколько тщательно они ее будут осматривать и верят ли в то, что здесь может прятаться незваный гость, который гораздо хуже татарина.

Голоса отдалились. Теперь микрофон улавливал невнятные возгласы, в которых не было ровным счетом никакой полезной информации.

Ну что ж, ждем-с…

До подвала они добрались через час. Я различил на слух двоих человек.

— Туда полезем? — крикнул первый.

Они, видимо, стояли перед трухлявой дверью подвала и размышляли — стоит или не стоит возиться в этой грязи.

— Полезем. Сказано, все осмотреть, — заворчал второй, с легким кавказским акцентом.

— А на хрен? Они давно уже в Москве. А мы тут в дерьме копайся.

— Алибаба сказал — все смотреть.

— Ну, сказал, — недовольно произнес русский.

— Ты хочешь злить Алибабу?

— Нет уж, поищи дураков в другом ауле.

— Ты можешь его разозлить. Давай смотреть.

Я увидел отблески фонарей и невольно вжался в мусор, в котором лежал. Я едва дышал. Вроде бы был совершенно спокоен, вот только дисгармония окружающего давила сильнее и сильнее. Это в подсознании накапливалось напряжение, тяжело оседали загнанные в угол страхи.

Бог мой, я никогда не утверждал, что ничего не боюсь. Я видел людей, которые не ведают страха, не ценя ни своей, ни чужой жизни. Некоторым из них обещан рай на небесах, как погибшим в бою за дело Аллаха. Другие устали бояться, от постоянного присутствия рядом смерти они привыкают к ней, а то измученные, отупевшие ждут ее, как избавления. Третьи просто по глупости не понимают, что такое опасность. Я же все понимаю. Я знаю, каково это, когда нож пропарывает кожу, и ты не ощущаешь раны в запале боя, а потом уже понимаешь, что было бы с тобой, пройди он чуть правее. И когда пуля задевает щеку, и опять-таки уже вечером, когда все позади, ты осознаешь, что стрелок мог бы чуть изменить прицел. Я люблю жизнь…

Но самое худшее — это коктейль из страха и ожидания. Когда схватка, тут сразу входишь в боевое состояние: на удар — ответный удар, на выстрел — выстрел, Некогда задумываться. А сейчас у меня в этой трубе слишком много времени, чтобы мысленно метаться от надежд к отчаянию.

Ничего, переживем,

Я сжал посильнее рукоятку пистолета. Это на крайний случай. Я знал: стоит один раз выстрелить — и тогда уж не уйти.

Искусство отлеживаться и у человека, и у зажатой противолодочными кораблями подводной лодки одно и то же — лежать тихо, не шуметь, терпеть и не лезть в драку.

— Посмотрел? — спросил кавказец.

— Кроме пыли ничего, — недовольство в голосе русского росло.

— А в том углу?

— В каком?

— В том?

— Сырость и тараканы. И вонь. Э, Мусса, пошли отседова. У меня на пыль аллергия.

— Ты серьезно?

— Серьезно, — в подтверждение русский чихнул.

— Алибаба вылечит.

— Что ты — Алибаба да Алибаба. Напугать хочешь?

— А что, не пугает?

— Пугает, — аллергик опять чихнул. — Ладно, давай еще тот угол осмотрим.

Голоса приближались. Я сжался, как пружина.

— Тьфу, пылищи, — ныл русский.