Король жил в подвале и другие сказочные истории - Константин Арбенин

Свадебный марш был исполнен повторно, на бис.

Как ни странно, уход Ии положительно подействовал на Туфа. У него будто две горы свалились с плеч. Совесть и ревматизм перестали мучить, а вместо них появились азарт и жизнерадостная злоба, которые и были, по большому счёту, его главными музами. На смену супружеским разносолам вновь пришла холостяцкая яичница без глаза, рыжий стал худеть и приобретать прежнюю форму. Туф закрыл свой телевизионный проект и сочинил заявку на постановку цветной широкоэкранной кинокомедии. Заявку приняли на той же студии, где работал Бабёф. Пути клоунов стали частенько пересекаться в коридорах фабрики грез, но друг с другом они не здоровались, запутывали взгляды и пригибали глаза. Белый с супругой полулегально присутствовали на премьере туфовской картины. Публика чуть не взорвала хохотом зал, Ия вежливо улыбалась, Бабёф плевался газированной слюной. Когда по окончании просмотра рыжий кинорежиссёр вышел на авансцену и зрители встретили его овацией, белый не выдержал и стремительно покинул зал. Не имея больше возможности высказать свое впечатление об увиденном автору лично, с глазу на глаз, господин Бабёф опубликовал в центральной газете разгромную статью. Возмущённый господин Туф ответил тем же – накропал подробный критический приговор всем киноработам своего коллеги. Белый выдал ещё статью, рыжий парировал открытым письмом. Пошло-поехало, публикации приобрели затяжной периодический характер. Белый обвинял рыжего в несерьёзности, голом комиковании и поверхностном взгляде на жизнь. Рыжий ставил белому в вину смешение стилей, недопустимую в комедии сопливость и подозревал его в извращённой любви к несчастливым финалам. Дело осложнялось тем, что всё это время клоунам приходилось снимать своё кино в соседних павильонах и они по-прежнему сталкивались нос к носу в узких коридорчиках студии. Чтобы не показывать друг другу глаз, оба завели себе тёмные очки, как это принято у настоящих маститых кинорежиссёров. В сочетании с клоунскими париками очки выглядели нелепо, но нелепости, как известно, только украшают знаменитых людей. А господа Туф и Бабёф стали прочно знамениты. Критики теперь ругали их фильмы, но любовь публики отнять не могли. Картины срывали прокатные кассы с петель, зрители одинаково бойко шли и на опусы Туфа, и на экзерсисы Бабёфа и с не меньшим удовольствием следили за их перепалкой в прессе. Будучи по природе своей лучше всех осведомлена, публика знала, что всё это – не по-настоящему, что вся газетная эпопея – ловкий и остроумный рекламный трюк, затеянный белым и рыжим клоунами по их взаимной договорённости. Публика упорно не хотела воспринимать этих господ по отдельности.

Оркестр маэстро Мементини замер, барабанщик пустил напряжённую дробь.

Однажды, как раз когда противостояние достигло критической точки, судьба столкнула клоунов лбами на банкете в честь открытия международного кинофестиваля. По одну сторону стола с яствами режиссёр Туф давал интервью зарубежным журналистам, по другую сторону – мастер Бабёф вёл беседу со своими зрелыми учениками. Бывшие товарищи умышленно повернулись друг к другу спинами, но тонкий поэтический слух белого уловил слова своего ненавистного коллеги.

«Не вижу смысла, – говорил рыжий мэтр, – спорить о вкусах с тем, у кого вкуса нет. Я имею в виду публику. Поэтому мои произведения изначально безвкусны, в них есть только цвет и запах». Бабёф вскипел, развернулся к Туфу вполоборота и утрированно громко произнес: «Тот, кто считает свою публику дурой, сам – публичный дурак!» Рыжий на секунду замолк, потом тоже развернулся и, как бы по неаккуратности, выплеснул на белого шампанское из своего бокала. Все присутствующие повели ухом, журналисты навострили фотоаппараты и телекамеры. Бабёф не спеша отряхнулся, отдал ученикам стакан с виски, взял со шведского стола порцию торта и запустил ею прямо в лицо обидчику. Туф снял очки и усмехнулся. Потом он внезапно издал боевой клоунский вопль – оглушительный и противный. После этого в ход были пущены все остальные торты и пирожные. Клоуны устроили настоящее кремовое побоище – прямо у всех на виду. Вечером шоу продемонстрировали по телевидению. Публика была в восторге: клоуны поливались шипучим лимонадом, таскали друг друга за волосы, переворачивали столы, били посуду головами – да так, что никто не в силах был их разнять. Публика сразу догадалась, что всё это не взаправду, а так, для развлечения угрюмых кинематографистов. «Молодцы наши-то, – восклицала публика. – Во чего учудили!» Когда клоунов удалось-таки растащить в разные стороны, каждый из них был с головы до ног по-боевому вымазан тортом и комкал в руках честно добытый парик своего врага. Публика и в этом распознала специально заготовленный сюрприз, ведь ещё никто и никогда не видел Туфа и Бабёфа без клоунских париков. Оказалось, что у рыжего на самом деле волосы седые и редкие, а белый был попросту лыс. Фотографии опростоволосившихся знаменитостей опубликовали буквально все уважающие себя жёлтые издания, вокруг банкета поднялся ажиотаж, ажиотаж добавил популярности фестивалю, кремовые бои вошли в моду. В конечном итоге и зрители, и устроители не остались внакладе, а скорее даже наоборот. На клоунов посыпались выгодные предложения, их стали приглашать на всякие ответственные, но скучные мероприятия – специально покидаться тортами. Но им уже было не до смеха, не до популярности, не до приглашений. Туф и Бабёф не смогли оправиться от случившегося. Бывшая жена рыжего и нынешняя супруга белого клоунов, известная киноактриса, на том банкете не присутствовала (она занималась с детьми британским диалектом). Дуэль на тортах посмотрела по телевизору, сыновьям смотреть не разрешила. После просмотра Ия, не медля ни минуты, упаковала имущество, посадила детей в машину и уехала в неизвестном направлении. Бывшим супругам она послала телеграммы идентичного содержания: «Вы превратили жизнь балаган зпт не желаю быть жертвой вашего искусства зпт спасаю детей тчк воздушным поцелуем Ия». А про себя подумала ещё так: одно дело – быть музой поэта, но музой клоуна быть невыносимо…

Оркестр взял паузу на вдох, маэстро Мементини перелистнул последнюю страницу партитуры.

Оба клоуна долго и тяжело болели, потеряли вес, аппетит и работоспособность. Интересные предложения отвергали. Петербуржский продюсер Дехтярь слезно умолял их принять участие в постановке «Дон Кихота», уповал на то, что публика жаждет увидеть их вместе в одной работе, увещевал, что роли рыцаря печального образа и его оруженосца просто созданы для Бабёфа и Туфа, клялся выписать из-за границы британскую кинозвезду Ию Икс на роль Дульсинеи… Клоуны отказались. Они оккупировали старческие постели в своих загородных особнячках и, глядя в потолок, думали каждый о своём. Туф думал о том, как мало смешного встречал он в своей жизни и вряд ли смог бы прожить так долго, не развлекай он сам себя своими же дурацкими выходками. С другой стороны, размышлял он, комик слишком уязвим: если серьёзного человека шутка может ранить, то шутника серьезность может и вовсе прибить. «Должно быть, отсюда и появляется цинизм; циник – это подстреленный шутник», – думал Туф. Бабёф же задавался вопросами. С бегством жены ему стало спокойнее, отчаяние сменилось печалью, печаль перебродила в грусть, а грусть осела задумчивостью; по душе потекли живительные мысли – все с вопросительной интонацией. «Если всё то трагическое, что происходило со мною, так веселит зрителя, – спрашивал себя Бабёф, – не являются ли глупостью все мои переживания? Может быть, всё это время меня вдохновляла не любовь, а её отсутствие?» И он делал вывод: трагедия начинается в тот момент, когда комик возомнит себя лириком.