Монах - Антонен Арто

В глубине комнаты горела лампа, освещая по-детски нежные очертания Антонии. Летняя жара заставила ее почти отбросить покрывало, и сладострастная рука монаха обнажила все, что еще было скрыто. Сердце выскакивало у него из груди, когда он пожирал взглядом это тело, которое вот-вот станет его добычей, и, поскольку полуоткрытые девичьи губы, казалось, готовы были к ласке, он обрушился на нее и прижался губами ко рту Антонии. Дыхание девушки смешалось с его дыханием, и он испытал мгновенное и сильное желание, которое воспламенило его до безумия. Его желания дошли до того предела, когда их исполнение не терпит отсрочки, и дрожащей рукой он стал срывать одежду, которая ему мешала.

— Боже милостивый! — воскликнул позади него голос, слишком хорошо ему знакомый.

Амбросио вздрогнул и обернулся, не веря своим глазам. Эльвира стояла в дверях комнаты и смотрела на монаха глазами, горящими от изумления и гнева.

В страшном сне Эльвира только что увидела Антонию, висящую на краю пропасти, куда она могла с минуты на минуту упасть, и отчаянно призывающую мать:

— Спасите меня, спасите меня, еще миг — и будет поздно!

Страх разбудил Эльвиру, но сон произвел на нее слишком сильное впечатление, чтобы она могла снова уснуть, не убедившись, что ее дочь вне опасности. Она быстро встала с постели, оделась и, пройдя через каморку, где спала горничная, вошла к Антонии как раз вовремя, чтобы спасти ее от объятий насильника.

Эльвира и монах, оцепенев, смотрели друг на друга. Стыд одного и изумление другой, казалось, превратили их в статуи. Эльвира первая пришла в себя.

— Значит, — вскричала она, — это не сон, и это в самом деле Амбросио, монах, здесь, передо мной, человек, которого весь Мадрид почитает как святого, он в этот час у постели моей бедной девочки. Уже давно я проникла в ваши намерения, но молчала, так как не имела доказательств. Но теперь молчание сделает меня вашей сообщницей. Весь город узнает о вашей похотливости, я разоблачу вас и извещу Церковь, какую змею она согрела на своей груди!

Бледный и смущенный, преступник стоял перед ней, задыхаясь, делая бессмысленные усилия, чтобы найти оправдание своему поведению, но не находил слов, кроме бессвязных извинений, делавших его еще более нелепым. Однако не похоже было на то, что Эльвиру можно было этим убедить. Она подбежала к Антонии, крича ей, чтобы та проснулась, но колдовство держало ее в своих сетях. Она безжизненно упала обратно на подушку.

— Это неестественный сон, — воскликнула Эльвира, в которой это умозаключение возбудило только еще больший гнев. — Тут есть какая-то подлость, в которой я заставлю вас признаться. На помощь! На помощь! — возвысила она голос. — Флора! Сюда, Флора, сюда!

Монах, подталкиваемый близкой опасностью, бросился перед ней на колени и мольбами и слезами попытался ее разжалобить.

— Всем, что есть святого и священного, — стенал он, — я клянусь, что честь вашей дочери не запятнана! Умоляю вас, простите мне это оскорбление, избавьте меня от позора разоблачения, позвольте мне свободно вернуться в монастырь! Окажите мне из жалости эту милость, я обещаю вам, что не только Антонии нечего бояться меня в будущем, но я всей оставшейся жизнью докажу…

Эльвира грубо его прервала:

— Что Антонии нечего бояться вас? Я послежу за этим, и у вас больше не будет возможности обманывать доверие матерей. Весь Мадрид содрогнется от вашего коварства… Флора, ну Флора, сюда, ко мне!

В этот момент монах, как при вспышке молнии, увидел похожую сцену, когда Агнес так же осыпала его своими мольбами. Вот так же она его упрашивала, а он оттолкнул ее. Теперь его очередь приходить в отчаянье.

Тем не менее Эльвира продолжала звать Флору, но ее голос, глухой от возмущения, звучал слабо, а с другой стороны, она не решалась оставить комнату, опасаясь, что монах воспользуется этим, чтобы скрыться. И действительно, он уже с минуту думал об этом. Ему нужно было лишь попасть в монастырь незамеченным, и свидетельства Эльвиры будет недостаточно, чтобы разрушить такую прочную репутацию, как у него.

С этим намерением он собрал свою одежду, от которой уже было освободился, и бросился к двери.

Но Эльвира догадалась о его намерениях, подскочила, и, прежде чем он отодвинул задвижку, она уцепилась за него и потянула назад.

Амбросио попытался освободиться. Эльвира не разнимала рук и удвоила свои крики о помощи. Пора было с этим кончать. Ситуация становилась все ужаснее, и Амбросио каждую минуту боялся увидеть, как люди, разбуженные криками Эльвиры, врываются в комнату. Тогда, доведенный до крайности и чувствуя, что погиб, монах принял отчаянное решение. Он резко повернулся к Эльвире, бросился на нее, яростно сжал ей горло, ожесточенно стараясь заглушить крики, повалил и потащил ее к кровати. Задохнувшись от внезапного нападения, она не смогла сопротивляться, и монах, свободной рукой вытащив подушку из-под головы Антонии, плотно прижал ее к лицу Эльвиры. Потом, упираясь изо всех сил коленом в ее грудь, он приложил все усилия, чтобы ее задушить.

И — увы! Он более чем преуспел в этом. Его жертва, возбужденная страхом смерти и задыхающаяся в агонии, боролась из последних сил, но не могла справиться с холодной решимостью монаха. Ее судороги скоро прекратились. Она перестала бороться. Отбросив подальше подушку, монах хладнокровно посмотрел на нее. Ее лицо ужасно почернело, руки и ноги застыли, кровь остановилась в жилах, сердце перестало биться. Это благородное и величественное существо теперь было трупом, холодным, бесчувственным и отвратительным.

Его подгоняла теперь одна мысль: уйти отсюда, и, потрясенный ужасом и страхом, он приготовился к бегству.

Он был так опустошен, что ему понадобилось некоторое время, чтобы дойти до двери. Наконец он до нее добрался, мирт выполнил свою миссию, дверь открылась, он поспешил спуститься и, вернувшись в монастырь, предался пытке неустанных угрызений совести, все еще возбужденный близкой опасностью.

Ответьте, мертвые, неужели вашего сострадания к тем, кого вы оставили, недостаточно для того, чтобы приоткрыть тайну? Ах, если бы какой-нибудь услужливый призрак согласился рассказать нам о том, кто вы и что ждет нас! Я слышал, что иногда призраки являлись, чтобы предупредить людей о приближении смерти. Как это деликатно с их стороны — прийти так издалека, чтобы пробить тревогу!

Блер

Полный отвращения к себе, обезумев от страха разоблачения, Амбросио на несколько дней затаился. Но время шло, и, поскольку подозрения обходили его стороной, он стал все реже чувствовать укоры совести. Матильда делала все, что могла, чтобы привести его в себя. Узнав о смерти Эльвиры, она, казалось, серьезно огорчилась и вместе с тем стала оплакивать ужасающий исход ночной попытки. Но когда она решила, что его волнение улеглось в достаточной степени и что он уже, видимо, больше расположен прислушиваться к аргументам, она рискнула упомянуть о его преступлении в смягченных тонах и попытаться ему доказать, что в конечном счете его виновность не так велика, как он сам себя убедил. Она представила дело так, что он всего лишь воспользовался правами, которыми снабдила нас природа для самосохранения; что кому-то все равно суждено было погибнуть — или ему, или Эльвире; и что своей непоколебимостью и твердым решением его погубить Эльвира сама обрекла себя. Она добавила, что раз уж Эльвира начала его подозревать, то это просто удача, что смерть заткнула ей рот. И потому, совершив это, он избавился от врага, который мог стать для него опасным, зная его намерения; к тому же он уничтожил самое главное препятствие, стоящее на пути к Антонии. Что же касается его планов, то она вовсе не считала, что он должен от них отказываться. Она объяснила ему, что без бдительного взгляда матери девица станет легкой добычей, и так как она все время старалась напомнить о прелестях Антонии, желания монаха пришли в то состояние, которого она и добивалась, словно злодеяния, в которые вовлекла его страсть, только усилили его пыл, и он еще более нетерпеливо, чем прежде, стал желать овладеть Антонией. То, что ему удалось так успешно скрыть первое преступление, убедило его, что следующее окажется столь же успешным, и он ждал только случая, чтобы возобновить свою попытку. Но на этот раз он не сможет воспользоваться теми же средствами: в первом приступе отчаянья он разломал на кусочки волшебную ветвь. Впрочем, Матильда напомнила ему, что он больше не сможет прибегнуть к помощи адских сил, если не решится наконец подписать все условия, которые они ставят; но этого Амбросио решил не делать. Он себе внушил, что, каким бы большим ни было его преступление, он не должен терять надежды на прощение, пока сохраняет хоть какую-то возможность искупления. Поэтому он решительно отказался подписывать любые контракты и пакты с темными силами, и Матильда, видя, что здесь он уперся, не стала пытаться поколебать его решимость. Ей надо было найти средство (которое показалось бы Амбросио естественным, чтобы он без колебаний мог им воспользоваться) отдать Антонию в его руки, и обстоятельства не замедлили такое средство ей предоставить.