Час скитаний - Алексей Алексеевич Доронин

им никогда не надоедало. Как рассерженные осы на медведя, они нападали на Остров. Кто-то считал, что у них есть хитрый план, хотя в основном все себя успокаивали: мол, это просто бессильная злоба. Но нынешней весной и летом атаки случались всё чаще.

– Что-то часто они стали палить… – как раз поднял эту тему кто-то из наёмников.

– Оборзели совсем. И ракеты пускают. Дерьмо ракеты, конечно, но поджечь дом могут.

– Досюда не долетит. Никто не попадёт.

– Сегодня, говорят, опять пытались прорваться у Общего моста, – боец имел в виду мост с иностранным названием, мост Бетанкура, который находился в северной части острова во владениях Кауфмана. Впрочем, использовался он магнатами совместно. – Наши поехали на вылазку. За Поребрик. И никого! Зассали, суки, смылись.

Мобильный патруль «енотов» в это же время должен был выехать и посмотреть, кто там стрелял со стороны Исакия. Они радировали, что всё проверили. Но дорогим, блин, «собратьям по оружию» тут мало верили.

– Была б в городе одна сила… охранять Поребрик было бы проще, – изрёк банальщину туповатый Бык.

– Скажи это Кауфману, – хлопнул его по плечу Чёрный. – Может, он прослезится и тебе свою половину отдаст. А ты её – Михайлову. Ты же верная собака.

Поребрик… Это совсем не Великая Китайская стена. На самом деле это система береговой охраны – несколько патрульных катеров, мобильных групп, наблюдатели на крышах и несколько десятков по-разному укреплённых блок-постов.

Раньше был даже аэростат с системой видеонаблюдения.

«Срато-ссат», как называл его Дядюшка Богодул. Но аэростат давно накрылся, и Сашка уже даже не помнил, то ли его продырявили оборвыши, то ли он просто пришёл в негодность от времени. А может, сдохла чувствительная оптика.

Набережные укрепили загородками из «колючки» и сварными «ежами», чтобы затруднить высадку десанта. Хотя какой тут мог быть десант? Не могучие корабли, как в кино про высадку пиндосов в Нормандии, а хлипкие лодочки. Но всё равно опасные.

Кое-где на берегу – на этой стороне – был построен и настоящий периметр. Заслон, возведённый, как выражался всё тот же старшина Богодул, «из говна и веток». Кое-где это бетонная стена. Кое-где – забор из железных решёток. Кое-где – из сетки-рабицы. А кое-где и вовсе маленький символический заборчик. Настоящая защита – цепь постов и мобильных групп. Люди, а не бетон и кирпич.

– Сколько их там, как думаете? Дикарей этих.

– Сотни тысяч. Но они рассеяны отсюда до Бывшей – на юге. И до Белого моря – на севере. А западной границей у них Малый Радиоактивный Пояс… который в Прибалтике. А восточной…

– Большой пояс. Урал, – догадался Молчун.

«Бывшей» называли в пустошах всего один город. Погибшую столицу. Редко с грустью и часто со злорадством, как наконец-то помершую злую тёщу. Он этой неприязни не понимал. Вроде по столице надо скорбеть.

Технически он и сам был для них оборвышем, о чём ему иногда напоминали. Ни одного поселения нормальным городом Остров не считал.

Саша не раз видел разбросанные тут и там деревни. Рядом с Москвой земли населены не плотнее, чем в остальных местах… Вокруг неё в основном были только лагеря бродячих старателей. А здесь, возле Питера, глаз часто натыкался на дымки из труб и слабо светящиеся огоньки окон.

Здесь не только кормились остатками, как возле мёртвой Москвы, – ещё и торговали с богатым анклавом цивилизации. Сосуществовали, хотя попутно ненавидели этот анклав, который не только кормил, но чаще грабил разными способами. Желали смерти, чумы и потопа. А еще надеялись урвать кусок с его трупа, в случае чего.

«Что им, мёдом тут намазано? Пусть валят в Сибирь куда-нибудь, – говорил про них Туз. (Естественно, для него Сибирь казалась такой же далёкой, как Марс.) – Наверное, по старой памяти сюда собрались. Раньше народ в столицы тянулся, вот и они припёрлись».

«Ну, нет», – подумал тогда Сашка.

Не по старой и не по памяти. А просто человек ищет, где лучше. Как и он сам.

Про попытки оборвышей прорваться через мост, тоннель и вплавь можно было написать целую эпопею. Страшную для обеих сторон. Оборвыши дохли сотнями. Тонули. Погибали от пуль. Попадали в руки патрулей и принимали мученическую смерть в подвалах. Но всё равно лезли. И когда дорывались до той стороны, то резали, не щадя никого. Это и заставляло обычных питерцев терпеть Кауфмана с Михайловым, несмотря на все их закидоны и проделки их наёмников. Чувствовали, что в одной лодке. Даже если эта лодка дырявая.

Заступники, блин.

Даже через старую канализацию и тоннели метро пробирались чужаки, хотя те стерегло отдельное подразделение «тоннельных крыс», которое подчинялось обоим магнатам и оплачивалось ими вскладчину. «Крыс» и «коты», и «еноты» презирали. Говорили, что это те же оборвыши, но решившие сменить сторону. Ещё говорили, что это потомки бывших работников метро.

Дальше базар плавно перешёл на «стрелки» с «енотами»… Хотя серьёзных разборок давно не бывало. Вот до установления власти дуумвирата, судя по тому, что рассказывал раньше Саше учёный отшельник Денисов, тут было жёстче. Ещё когда город только заселили после того, как спал уровень воды, тут была зона анархии. Как и везде. Но здешняя анархия была с местной спецификой. С каким-то изяществом и декадансом. А потом пришли магнаты, мелких авторитетов истребили. И начали «промышленную» утилизацию свежих трупов в котельных и на дне Залива – корюшку приманивать. А может, и ещё другими способами. Жуткие легенды о пирожках с зубами и пальцами живы до сих пор.

Вдруг Младший услышал какие-то слова. Рифмованные. Его ухо такое всегда выделяло.

«Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет…» – тихо напевал, не обращая внимания на ор и шум, длиннорукий бармен, помощник Абрамыча по кличке Студент, протирая стаканы, кружки и тарелки. И если в других местах половина посуды была со щербатыми краями, то здесь всё было подобрано одно к одному.

Тому, кто, поколотив посуду, отказывался платить, крепко доставалось от вышибалы. А если кто выглядел ненадёжным или бухим, напитки им подавали в пластмассовых или алюминиевых кружках.

Нет, это не фольклор. Это Блок.

По телевизору опять шёл футбол. Канувшие в Лету – даже если их миновала атомная смерть – гонители мяча в белых шортах и рубашках с номерами вновь вели свой снаряд к воротам. Жёлто-зелёные и красно-белые трибуны ревели, комментатор захлёбывался эмоциями: «Опасный момент, пас… удар поворотом! (да, именно так Саше слышалось, хоть он знал, что „по воротам“). Го-о-о-ол!» – кричали призраки.

Ему смотреть на это было скучно, и он не понимал, в чём тут фишка. Он ел. И