Мученицы монастыря Святой Магдалины - Кен Бруен

— Это Джек.

Почувствовал, как сдавило в груди, и добавил:

— Твой сын.

Я попытался вспомнить время, когда мы были близки. Но ничего не приходило в голову. Я помнил только, как она постоянно унижала отца. Он сносил все безропотно. Он поощрял мое увлечение книгами. Смастерил для меня большой книжный шкаф, несмотря на презрительную реакцию матери.

«Книги! Можно подумать, ими можно заплатить за аренду».

Еще я открыл для себя хоккей на траве. Эти две вещи, книги и спорт, занимали все мое время. Стоило мне поступить в Темплмор, как мать немедленно продала книги и сожгла шкаф. Тогда отец сказал:

— У нее была трудная жизнь.

Возможно, именно в тот момент я стал взрослым. Стал понимать. Сказал:

— И она хочет, чтобы наша была еще труднее.

Теперь пришла ее очередь. Я пошел к раковине, намочил полотенце и вернулся с ним в комнату. Осторожно вытер слюну с ее подбородка и подумал: «Смогу ли я обнять ее?»

Не смог.

Когда меня выгнали из полиции, мать заявила:

— Я знала, что из тебя не выйдет ничего путного.

Чем хуже я себя вел, тем легче ей было изображать из себя мученицу. Глядя сейчас на ее беспомощность, я проговорил:

— Может, ты думаешь, что пришло время примирения, но… это просто все очень печально.

Я двинулся к двери, хотел оглянуться, но мать уже сожгла во мне душу. Я спустился по лестнице. Появилась медсестра и спросила:

— Все прошло хорошо?

— Да.

— Уверена, ей станет легче.

Я не смог сдержаться:

— Откуда такая уверенность?

Она смешалась, поколебалась и ответила:

— Я хочу сказать, она теперь знает, что приходил сын.

— Ни черта она не знает.

Мой гнев поразил нас обоих. Я не хотел отыгрываться на медсестре, но она оказалась под рукой. Я взглянул на свою правую руку, которая так крепко сжала перила, что стала казаться прозрачной. Медсестра направилась в кухню. Я попросил:

— Позвоните мне, если будут изменения.

Я уже дошел до двери, когда женщина сказала:

— Я понимаю, вам тяжело видеть ее в таком состоянии.

Мне хотелось повернуться, послать ее с ее пониманием куда подальше, но я ограничился тем, что сказал:

— Тяжело? Правильно, именно так.

Надеюсь, я не слишком громко хлопнул дверью.

Я прошел по Колледж-роуд, чувствуя, что меня преследует тьма. Уверен, обернись я — она бы меня поглотила. Соблазн обнять тьму был велик. В моей голове все звучали и звучали слова, которые повторяют, ведя приговоренного на казнь: «Мертвец идет». Алкоголики живут каждым отдельным днем, ощущая неизбежность рока. Когда я добрался до Фейер-Грин, отходил автобус. Меня охватило непреодолимое желание оказаться в нем. Я уселся на парапет, подальше от всяческих искушений, планов и мечтаний. Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы сдаться. Недалеко от меня сидел потрепанный пьяница. У ног его стояло с полдюжины пластиковых пакетов. Из одного из них он достал бутылку «Бакфаста» и поставил ее на голову. Я был совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, смотрел прямо на него. Он не замечал ни меня, ни кого-либо другого.

Он начал петь. Снова «Абба». Поверить невозможно.

«Фернандо».

Голос был чистым, на удивление хорошо поставленным. Я почувствовал слезы на глазах и выругал себя за излишнюю сентиментальность.

«Абба»!.. В смысле… А… да ладно.

Я буду писать, и я не стану лгать.

Так что когда самодеятельные писатели советуют поискать в себе ребенка, я полагаю, они не имеют в виду меня.

Андрея Дворкин. «Глубокая печаль»