Неделя в декабре - Себастьян Фолкс

Лиза, расторопно перебирая обтянутыми коротенькой юбкой ножками на высоких каблуках, проскочила две ступеньки крыльца и скрылась в «Собачьем бунгало». Она громко и дружелюбно поздоровалась с собравшимися в гостиной игроками и проверила микрофон, спев в него несколько тактов из «Между нами», самого известного хита «Девушек сзади».

Техника пребывала в рабочем порядке, старик Престон подошел к Лизе, чтобы получить от нее простую инструкцию по обращению с караоке.

— Значит, вы берете вот это в руку, дорогуша, — сказала она, вручая ему микрофон, — а потом смотрите вниз, на этот экранчик, и поете слова, которые на нем видите. Нет, не держите его там, перед брюками, как… Нет-нет, Престон, какой вы нехороший… Держите его у рта… Ну что я такого сказала? Не показывайте это, Барри. Ладно, что будете петь, дорогуша?

Престон, уроженец Лондона, носивший серый кардиган и очки в тяжелой оправе, был для «Безумия» экспериментом. Как правило, возраст персонажей программы не превышал тридцати пяти лет, что позволяло ожидать от них, когда они попадали в «Бунгало», проявлений чего-то вроде «чувственного влечения». Зазвучало громкое вступление к «Ты лишилась любви», песне группы «Праведные братья», Престон уставился на стоявший у его ног экран.

— А где Мэнди? — спросил он. — Я же говорил, хочу, чтобы ее тоже показывали. Почему за ней не послали машину?

Переход в студию, к Барри Ливайну, говорящему:

— Может, поставим ему песенку «Мэнди», раз уж он так ее хочет?

А миг спустя в «Бунгало» началась потасовка — здоровяк Даррен пытался заставить Престона петь в микрофон, Престон отбивался от него, размахивая руками, а Лиза в преувеличенном испуге пряталась за диваном, время от времени высовываясь из-за него, чтобы помахать ладошкой камере.

— Как она естественна, эта девочка, — говорил в студии Барри, — какой большой талант!

I

Поднявшись на борт парома Дувр — Кале, Хасан аль-Рашид с удивлением обнаружил, что оказался едва ли не единственным его пассажиром. Он-то ожидал увидеть толпу мучимых жаждой кафиров, которые спешат попасть в оптовые винные магазины с их скидками, дабы успеть пополнить запасы спиртного до своего «религиозного» праздника. Пройдя по крытому трапу и ткнувшись в первую подвернувшуюся дверь, он оказался в просторной распивочной, называвшейся, по всему судя, Le Pub. Хасан обошел обе пассажирские палубы — податься было некуда, присесть он мог только в одном из питейных заведений. Он устроился как можно дальше от стойки бара и стал смотреть в окно. Там на расплывчатом горизонте низкое небо цвета пушечного металла смыкалось с оловянного отлива морем; мир окутывала серость.

Будильник поднял его в Хейверинг-Атте-Бауэре около шести утра — нужно было поспеть на ранний, уходивший с вокзала Виктории поезд. Он отыскал в вагоне тихое отделение, открыл книгу. Дома Хасан в третий раз перечитывал «Вехи» Сайида Кутуба, однако попадаться с этой книгой кому-либо на глаза не хотел и потому взял с собой одну из множества тех, что стали появляться в кабинете отца с тех пор, как в дом зачастил «литературный джентльмен». Это был триллер о скачках, довольно тягомотный. Вскоре Хасана отвлек от чтения звучавший на повышенных тонах голос молодого человека, изгнанного билетным контролером из первого класса. Юноша этот, хоть и белый, тужился изъясняться на манер черного. Его сопровождал мужчина — как раз он-то черным и был, — коренастый и старомодный, в кожаной фуражке на седеющих, заплетенных в мелкие косички волосах. Оба уселись рядом с Хасаном, но парень то и дело вскакивал и начинал кричать. Вернее, сквернословить — громко, с поддельным негритянским акцентом, — его продолжал душить гнев на контролера. И все старался встретиться глазами с кем-нибудь из пассажиров, однако каждый из них вдруг с головой ушел во что-то свое, пусть даже это была бесплатная газета. Хасану этот человеческий тип был знаком: юноша страдал от дефицита внимания и был обречен на череду отсидок в тюрьме, а сопровождавший его пожилой негр был скорее всего полицейским из службы надзора за условно осужденными или социальным работником.

В Фейвершеме от состава отцепили несколько вагонов, и Хасан воспользовался этим, чтобы перейти в другой вагон, изобразив немую сцену — будто человек только теперь понял, что ошибся местом. В Дувре, на вокзале, он подождал идущий в порт автобус, но его все не было, и Хасан остановил такси. Машина, миновав Дуврский колледж, повернула к набережной с ее обветшалыми отелями, загадочным образом приходившими, как и во всех приморских городах, в упадок. Перед одним из них стояла старая красная телефонная будка, наполненная цветущими растениями; белые скалы Дувра, возвышавшиеся слева от отеля, выглядели скорее серыми: зимний свет сообщал им облик неряшливый и усталый.

В транспортном агентстве Хасану пришлось выбирать между двумя паромами, — он остановился на том, что отходил первым.

— Фамилия? — спросила сидевшая за компьютером девушка. — И имя?

Почему, скажите на милость, человек должен, покупая простой «безлошадный» билет на паром, называть свое имя? Хасан до того удивился, что даже не соврал, отвечая. Дальше — хуже. Переданное через громкоговорители объявление направило его и еще пятерых пассажиров к автобусу. Автобус лихо проскочил через порт и вылетел на большую, расчерченную белыми линиями площадку, а там пограничник кивком указал водителю, куда ему ехать дальше. И едва Хасан начал успокаиваться, как автобус въехал в ангар. Пассажиры вышли, поставили свои сумки, прикрыв их сверху пальто и плащами, на ленту сканера, а сами направились к металлодетектору, в точности такому, как в аэропортах. Вот чего Хасан никак уж не ожидал, — и это было изъяном, возможно роковым, в его плане.

И теперь, сидя посреди тонувшего в серости парома, Хасан старался придумать, как — если предположить, что в Кале используются такие же меры безопасности, — протащить на паром изрядное количество перекиси водорода и не возбудить при этом никаких подозрений. Он собирался покупать химикаты в разных магазинах, снижая тем самым риск запасть кому-то в память, — хотя, потратив всего двадцать минут на блуждание по интернету, нашел в пригороде Кале поставщика парикмахерских, у которого можно было приобрести сразу все.

Готовясь к этой поездке, он обратился к Шахле, хорошо знающей французский. Она всегда радовалась, пусть и удивлялась немного, звонкам Хасана, а услышав, что ему требуется помощь, пригласила его к себе, в Клапам. Приготовила персидские кебабы с рисом и салатом, купила для Хасана апельсиновый сок.

— Ну так в чем же дело, мистер?

Он сказал, что летом собирается отдохнуть во Франции и хочет попрактиковаться в разговорном французском. Шахла ему, разумеется, не поверила, но до того была рада провести с ним время, что каверзных вопросов задавать не стала. Она несколько раз гостила у ливанских друзей отца и по-французски говорила едва ли не с детства.

— Возможно, у меня небольшой ливанский акцент, Хас, — сказала она, отбрасывая назад свои длинные черные волосы, и, нагнувшись к бутылке с вином, изо всех сил старалась вытянуть из нее пробку, — но в Провансе никто на это внимания не обратит.